Вложи персты в мои раны. Глава 2

[klinki]

Название: Вложи персты в мои раны
Автор: Юнис Византия
Бета: Wvabra
Жанр: ангст, романс, бытовуха - сложная смесь ))
Персонажи: Какаши, Ирука, Ибики, Сандайме, Хаяте, Анко, Котетсу, Минато, Мизуки остальные вымышлены.
Рейтинг: в целом NC-17 мой любимый, но отдельные главы - без рейтинга.
Статус: не закончен, пишется 5-я глава, а всего будет 9.
Дисклеймер: Кисимото Масаси

слова, которые могут быть непонятными

каракучи - "сухое". Светлое, легкое рисовое пиво. Официальная марка существует с 80-х, запатентовано, кстати, Асахи, на самом деле выпускалось и раньше. То есть, в той стране, в которой рисовал Кисимото оно уже было, а в феодальной Японии, конечно, нет.
Есть еще и одноименное саке Хакусика Касэн Каракучи, я про него ничего не знаю, но давайте договоримся, что речь не о нем. Потому что, хоть пиво и пьют тоже подогретым, традиции употребления все-таки разные.

Глава 1

Глава 2

В маленьком баре им согревают две бутылки "каракучи", заворачивают в толстые бумажные салфетки, через которые напиток приятно греет руки. И пить его в морозном воздухе приятно. Они, не сговариваясь, выходят на улицу. А Копирующий, оказывается, прекрасно умеет прихлебывать пиво прямо через свою знаменитую маску.
– Допустим, я сдал бы тест, я и тогда не годился бы в дзенины?
– Сенсей, перестаньте, наконец, слушать самого себя и послушайте меня? Разве я говорил "не годился"? Я говорил "не должен быть". А вы-то почему в дзенины рветесь?
– Вы обхохочетесь: родину защищать!
– Родину защищать лучше всего на своем месте, – голос звучит так сухо и непреклонно, что Ирука скисает и жалеет про себя, что пошел сюда нотациям внимать:
– О, где-то я это уже слышал...
– Давайте угадаю, Сандайме вам так говорил. Старикан вас любит и ценит больше, чем кто-либо. А вы его не поняли.
– Я его...
– Вы его не попытались понять, как и меня до сих пор. Он сказал: будь на своем месте — вы услышали: не достоин быть на передовой. А то, что достойных не всегда на передовую выставляют, вам в голову не приходило?
Чем хороша бутылка в руках, так это тем, что ее можно поднести ко рту вместо того, чтобы отвечать.
– В каждом улье есть рабочие пчелы и пчелы солдаты, – продолжает он, немного смягчив тон, – Солдаты занимают лучшие места и не работают. Но все вопросы жизни улья решают именно рабочие пчелы, а не солдаты. Дзенин это и есть пчела-солдат. Его задача идти и, сражаясь, добывать ресурсы для своего улья. Коноха недолго простояла бы, если бы гнала на войну за деньги лучших своих людей.
Однако так недолго и поперхнуться...
– Мой отец был дзенином!
– И мой. Ну и что? Мы не узнаем, что сказали бы наши отцы, будь они здесь, поэтому давайте уж как-нибудь сами.
Ирука опять пропускает ответ. И голос Копирующего смягчается еще немного.
– Вот смотрите, Ирука-сенсей. Когда мы проводим экзамены на чунинов, мы стараемся отобрать ребят с лидерскими качествами, умеющих и самостоятельно решать проблемы и отвечать за других. Потому что мы формируем полноценную боевую единицу — чунина. Иероглиф "человек". А вот на следующем этапе мы выбираем уже тех, кто умеет хорошо слушаться. Потому что как только ты сдашь экзамен на дзенина, ты сразу поступишь под командование. И уже потом, через годы, если у тебя есть талант управлять другими, тебя продвинут по службе и научат ремеслу командира. Но сначала ты должен уметь подчиняться. Это для дзенина важнее всего. Если Ируку-чунина спросят, как выглядит Хатаке Какаши, он может изложить все свои соображения, но Ирука-дзенин должен будет быстро и четко рассказать командиру то, что он знает о лице Хатаке Какаши. Знает, а не думает или чувствует. Думать уже не его работа.
Подавленность потихоньку рассасывается. Хорошо просто идти и глядеть в ранние сумерки перед собой.
– На второй своей попытке вы срезались на чем? С вас сняли десять очков за спор с экзаменатором на полосе препятствий? Так?
– У нас человек был с ранением в голову. Для него идти на следующий этап — это была верная смерть...
– Где это у вас? В вашей команде?
– Не было никаких команд, просто сдавал вместе с нами.
– Вот именно. В дзенины идут не командами, а индивидуально. Все потом встанут в общий строй. Какое вам дело было до этого парня? Он будет дзенином, значит сдохнуть, если прикажут, его прямая обязанность. Он и должен это показать, а не рассчитывать на вашу поддержку. А вы притащили его на сборный пункт на себе. Да еще с требованием оказать помощь, – и совсем уже чуть ли не ласково, – Злились вы, когда вас запороли?
– Злился.
– Так вот. Меня там не было. Я бы вас тоже запорол.
К вечеру зимний ветер, дующий из-за гор с моря, совсем улегся, и стало теплее. И на улицах сегодня малолюдно. Во многих домах гуляют, созвали родственников, друзей. Присвоение звания сыну это повод для праздника.
– По-вашему получается, что чунин ценнее дзенина?
– Каждый в отдельности, может, и нет, а вместе — да. Если будет нападение, кто кого будет защищать. Вы нас или мы вас?
– Хм... – глоток теплого пива, – защищают всегда слабейших. Вам снаружи, а нам в скальные убежища с женщинами и детьми.
– Женщины и дети не только слабейшие, они и есть самое ценное. Вы будете руководить эвакуацией гражданского населения, а потом защищать горную цитадель. Но только после того, как все мы ляжем в открытом бою. Вы — последняя линия обороны. Если удастся отбиться, вы восстановите Коноху. У вас в руках все знания, система управления, школа, госпиталь, – почему-то Копия усмехается, словно в этом всем можно увидеть какую-то иронию. – Потом сами станете новыми дзенинами, а своих сыновей будете распределять: кого в дзенины, кого в чунины. Вы бы своих куда?
И добавил предупреждающе, со смешком.
– У дзенинов зарплата больше.
– Да ладно вам! Не в деньгах же дело, – Ирука чувствует, что раздражается больше, чем надо, потому что врет — в деньгах тоже. Но Копия улыбается.
– Сами-то вы с тринадцати лет...
Улыбка гаснет. Бутылка поднимается к лицу, но не к губам, а прижимается к щеке, обтянутой тканью.
– А это не от хорошей жизни, сенсей. – И после паузы, – Я готов был в казарме спать на коврике, лишь бы меня не в госпиталь и не к другим... детям.
Они молчат с минуту и оба понимают, что уже говорят "об этом". Ирука решается первый:
– И чего там? Ожог?
– Ожог, – бесцветным голосом соглашается Хатаке, – Просто плюнули в рожу огнем. И кожа сгорела.
– А сколько лет было?
– Девять... Как вы про хенге-то сообразили?
– Хенге? – растерянно оглядываясь, потому что неожиданно вырулили в другую сторону от тяжелой темы, – Да потому, что я сам хенге по триста раз на день делаю. Ребятишкам надо показывать. И, в общем, знаю, что взрослому не надо складывать пальцы и кричать: "Хенге!", можно делать мгновенно и незаметно. Можно и в несуществующего человека, если хорошо его представляешь.
– Этот человек не совсем не существует, – кажется, самую малость он задет за живое, – он и был бы мной... А почему решили, что ожог?
– Нижнее веко у вас оттянуто книзу.
Ирука кладет палец рядом со своим глазом и, чуть прижав, отводит. Копирующий смотрит и кивает.
– Точно.
– Значит рубец большой, раз так натягивает кожу, – никакой перемены в Хатаке не заметно и Ирука смелеет, – а еще когда вы улыбаетесь, лицо не меняет форму. Только глаз прищуривается. Значит он очень жесткий ваш шрам. Или болезненный.
– Жесткий.
И замолкает. Ирука идет рядом, забыв про остывающее пиво. Любопытствовать уже расхотелось. Но и как закончить этот разговор, непонятно. И забрели они непонятно куда, почти к реке. Теперь до дома топать и топать. Он незаметно отстал и теперь видно, что у идущего на шаг впереди человека спина согнулась горбом. Паршиво ему живется, наверное, с таким украшением. Или уже привык.
– Да здесь у каждого шкура с отметинами..., – говорит Ирука больше своим мыслям.
И налетает на резко обернувшегося Копирующего. Глазница открытого глаза в тени, видно только переносицу с вертикальной чертой посередине. Сказанных слов вдруг становится стыдно, и не сказанных тоже...
– Про честные шрамы, – медленно произносит Копия, – принесенные с полей сражений. Которыми надо гордиться. Вы кому-нибудь другому расскажите, ладно? Кто не видел в зеркале того, что я в нем вижу.
В тихом голосе в медленном ритме речи столько взаправдашней угрозы, что мгновенно взмокает между лопаток. Животный инстинкт пригибает шею вниз. Но на вызов надо отвечать вызовом. Всегда. Даже если потом достается. И он откидывает голову, нацепляя кривую — налево у него всегда получается — улыбочку:
– Ты только давай без истерики, командир!
Седая бровь только дергается раз.
– Без истерики?
– Ага. Мне и с маской твоей неплохо жилось. А теперь что? Головой об стенку разбежаться, что знаю твои секреты?
Мгновение давящей тишины.
– Смотри.
Пустая стеклянная бутылка начинает голубовато светиться у него в руке. Мышцы чунина бесполезно напрягаются. Бесполезно, потому что, чтобы ни задумал Копия, помешать ему — это из области фантастики для Ируки. Он может только смотреть, как ему сказали. Свечение нарастает, потом бутылка легко подбрасывается, ложась в ладонь горлышком, и длинным замахом от самой земли отправляется в небо. Чакра тянется за ней, как хвост кометы... Бабах! Горящие частицы разлетаются далеко и, горя, летят все медленней.
– Фейерверк, – выдыхает Ирука.
– Вот так я умею, – косматая голова наклонилась к плечу, прищуренный глаз улыбается.
– Здорово! А мою запусти...
– Давай сюда. В честь твоего пролета... сегодняшнего...
Бабах! Ирука понимает, что улыбается совершенно по-дурацки, но ничего не может с собой поделать — всегда любил эти салюты в ночном небе, Кьюби их задери. Красиво же! Долго летит в стороны сияющая стеклянная пыль и гаснет, только прочертив подобие зонтика. Небеса повисают вдвое больше прежнего, пустые и черные, а Ирука все смотрит...
– Слушай, Хатаке-сан. Или Какаши... не знаю, как лучше...
– Как хочется.
– Все равно ведь время детское... Пошли, возьмем еще по одной.
– Мааа... Пошли.