Последний отблеск Полумесяца

[-Higitsune-]

Название: Последний отблеск Полумесяца
Автор: Hono cho
Бета: не бечено
Размер: мини
Пейринг: Генма/Хаяте, Райдо/Генма
Жанр: angst, драма, POV Хаяте, deathfic
Рейтинг: R
Статус: закончен
Предупреждение: естественно ООС
Дисклеймер: никаких прав не имею, выгоды не извлекаю
Примечание: Возможно, такие пейринги Генма/Хаяте, Райдо/Генма вам совсем не понравятся, да и такой Генма, скорее всего, тоже. Но что поделать, получилось так, как получилось.
Критика:на ваше усмотрение.


Больно… Я не думал, что может быть так больно… Жжет, будто огнем, но почему тогда так холодно? Я не слышу больше никаких звуков, только какой-то звон, пустой, мертвый… Наверное, это все. Никто не придет, никто не найдет меня здесь, никто ведь не знает… А когда найдут, будет уже поздно. Сколько осталось? Час? Несколько минут? Нет, не успеют, не найдут… Я знал, что мне осталось не так уж и много. Но я все же надеялся, что… К черту! Скоро все кончится. Холодно… как холодно… я не чувствую ног, пальцы рук не слушаются меня больше. Какая противная дрожь, даже зубы стучат. А в голове ясно. Я думал, умирать будет страшно. Страшно было бы в госпитале, одному, в пустой палате, по капле день за днем, задыхаясь и корчась в своей беспомощности, холодея от ужаса при каждом приступе, что на этот раз точно не сможешь выбраться из него живым. Заживо сгнивая в вони лекарств, хлорки и собственных пролежней. Видя сочувствующие взгляды друзей, отводящих глаза и подбирающих слова, чтобы лишний раз не касаться больной темы. А так даже лучше. Я готов. Жаль только одного – я так и не успел сказать тебе, что любил тебя. Любил издали, ни на что не надеясь. Но уже счастливый тем, что ты есть, что я могу любить тебя… Это все уже неважно. Я все равно никогда бы так и не решился сказать тебе. Да и нужно ли? Как глупо. Как же холодно! Зато уже не больно. И темно. Совсем темно. Я не вижу даже фонарей, даже луны… А ведь она была, я помню… Скорее бы уже, что ли… Кровь горлом пошла. Вот и все. Будешь ли ты… хоть иногда… вспоминать обо мне? Ген…ма…

- Генма, может, хватит? – Райдо легонько толкнул локтем друга. Генма уже поднес чашку с саке у губам, но из-за тычка рука дрогнула, и саке расплескалось по столу, потекло по ладони в рукав, противно щекоча. Генма недобро ухмыльнулся, дернув головой, словно отгоняя муху, заглянул в полупустую чашку и одним резким движением отправил в глотку оставшееся пойло. Тут же, стукнув чашкой об стол, подвинул ее к бутылке и жестом скомандовал: «Налить!».
- Генма, ну хорош, слышь?
Повод напиться, конечно, сейчас был у всех, и повод весомый. Похороны Третьего и всех погибших при нападении вышибли из колеи. Было больно, было горько, но поначалу страдать было некогда – отражение нападения, найти всех раненых и доставить в госпиталь, оказать посильную помощь, разобрать завалы в поисках людей, оценить ущерб, осознать потери, помочь тем, кто выжил – дел было невпроворот, и было не до пьяных соплей. Но сейчас беда снова навалилась на плечи и пыталась придавить осознанием произошедшего. Посттравматический синдром – дело привычное.
- Генма, пошли домой, хватит, - сжал плечо друга Намиаши. Райдо был пьян, но остатками разума соображал, что пора остановиться. Иначе трагедия превратится в фарс. Генма же, если завелся, остановиться мог только тогда, когда отключался. А сейчас он завелся. Райдо не понимал, почему Генма впал в такую прострацию – из его близких друзей, к счастью, не погиб никто. Хотя, Райдо и сам был на пределе – столько людей погибло, знакомых, незнакомых, шиноби, гражданских. Сам Третий вот… Его родная деревня осквернена, разрушена, это словно плевок в лицо, словно поруганная честь – какая-то сволочь подобралась так близко, слишком близко, и надругалась над тем, что дорого. А значит, это было легко сделать, слишком легко – взять Коноху изнутри. Значит, они были недостаточно подготовлены, недостаточно настороже, прозяпили, проглядели. Почувствовали вкус к мирной жизни, расслабились. Со всеми своими пьянками, со всем своим блядством. А они не имели права расслабляться. Потому что стоит только расслабиться, и тут же найдется тот, кто этим воспользуется и выдерет тебя по самые гланды. Райдо это понимал. И Генма это понимал не хуже его и всех остальных, пытающихся сейчас так же заглушить свою совесть в этом же кабаке. Но какой смысл был нажираться и размазывать сопли, чтобы еще более унизительно расписаться в своей несостоятельности?
- Генма, - снова толкнул спец-джонина мечник. Ширануи поднял свесившуюся голову и посмотрел мутными глазами на друга.
Райдо знал Генму так же, как себя самого. Знал все его сильные и слабые места, все его болевые точки и эрогенные зоны, знал, чего он боится и что могло его сделать счастливым. Он знал его, как облупленного – эту суку, эту равнодушную скотину, эту проблядь, на которую не действуют никакие увещевания. Но мечник знал, что Ширануи - это единственный человек, кому он мог доверять, как себе, кто никогда не подставит и на чью помощь он всегда мог рассчитывать. И то, что Намиаши любил эту суку со всеми его потрохами и заморочками, это была его личная проблема. И Райдо не хотел отказываться от такой любви, потому что Ширануи имел одну сволочную привычку - как бы и с кем бы Генма ни шлялся, как бы цинично ни признавался потом в этом, он всегда возвращался к Райдо. Когда было хорошо, когда было плохо, раз за разом он возвращался, чтобы уйти снова. И в те моменты, когда он возвращался, он всегда говорил Райдо то, что не говорил никому и никогда. Он говорил, что Райдо единственный человек, который ему нужен, который ему дорог и который имеет для него значение. На всех остальных Ширануи было плевать с горы Хокаге. И Райдо верил ему потому, что знал – Генма не врет. Врать он не умел совершенно и, собственно, никогда этого и не делал. Он никогда не мог соврать Райдо, когда возвращался из очередной койки, он даже не мог соврать кому-нибудь из своих любовников, что что-то чувствует к ним. И ни от кого из них не скрывал, что не планирует долгих отношений и в любом случае Райдо для него останется единственным, к кому он будет возвращаться.
Поэтому сейчас Райдо не мог понять, что с Генмой. Словно он потерял кого-то, кто был ему дорог. Но Генма никогда не скрывал своих увлечений от Райдо, и уж если бы кто-то зацепил Ширануи чуть сильнее остальных, Райдо узнал бы об этом первым. Генма с садистической честностью выкладывал Райдо все, что у него на душе, а Намиаши, словно мазохист, выслушивал друга, и ни разу не сказал ему: «Заткнись и вали туда, где тебе было так хорошо!». Иногда, когда тоска накатывала особенно жестоко, Райдо, уткнувшись в подушку и пытаясь заснуть, зная, что Генма опять с кем-то кувыркается, в красках представлял себе, как он встретит Генму гордым разворотом плеч, смелой презрительной улыбкой, прямым насмешливым взглядом. Как скажет ему, скажет все, и прикажет валить и оставить его раз и навсегда в покое. Но когда Генма появлялся в доме, расслабленный, едва ли не жмурясь, и прижимался к Райдо, запустив пальцы в непослушные вихры мечника, горячим шепотом куда-то за ухо сообщив, что он соскучился, будто вернулся не из чужих объятий, а с миссии, Райдо раз за разом забывал все свои клятвы и прижимался всем телом к своему мучителю, расстаться с которым было во сто крат хуже, чем терпеть его выходки.
Генма медленно отвел взгляд и потянулся за бутылкой. Райдо тут же протянул руку, чтобы бутылку от Генмы убрать. Генма снова повернул голову и уставился на Райдо. Странный взгляд. Холодный, пустой, словно пленкой подернутый…
- Ну чего ты так смотришь? Я знаю, что хреново. Так ведь всем сейчас хреново, не тебе одному. А некоторым, кто своих близких потерял, еще хреновей! Хватит… - Райдо не успел закончить, как Генма схватил его тянущуюся к бутылке руку выше кисти и сжал. Райдо поморщился, но успокаивающе обнял другой рукой Генму за плечи и, положив ему на плечо подбородок, мягко спросил:
- Генма, почему тебе так больно? Скажи мне, я пойму, ты ведь знаешь…
Генма отпустил его руку и как-то устало привалился виском ко лбу Райдо.
- Хрень какая-то, - пробормотал Ширануи.
- Что? – не понял Райдо.
Генма молча залез во внутренний карман жилета и протянул Райдо сложенный вчетверо листок.
- Что это? – спросил Намиаши, взяв лист и разворачивая мятую бумагу.
- Это мне сегодня Умино после похорон передал, - как будто это что-то объясняло, ответил Генма, исполнив неопределенный жест рукой, помахав кистью перед носом Райдо.
Намиаши развернул, наконец, лист, испещренный мелким, но аккуратным почерком.

«Генма. Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Наверное, ты удивишься и подумаешь, зачем я написал тебе, но ты единственный человек, кому я могу это написать, и я хотел бы, чтобы именно ты последним произнес мое имя после моей смерти.
Я много думал и сомневался, стоит ли вообще писать тебе это письмо. Но справиться с желанием все же написать его мне было очень трудно, поэтому, прости меня, Генма, это не займет много времени. Это ни к чему тебя не обяжет, а я, наконец, успокоюсь хотя бы там, где я сейчас нахожусь.
Вероятно, ты подумаешь, что я покончил с собой, ибо откуда я мог знать о своей смерти заранее – но это не так. Я болен, очень болен, и это неизлечимо. Счет моей жизни пошел на месяцы, и я живу уже в долг. Но даже в таком состоянии я не смогу опуститься до того, чтобы наложить на себя руки. Это было бы слишком просто, а я однажды поклялся сам себе, что буду бороться до последнего. Так что, я могу смело написать тебе это письмо, поскольку вопрос отсрочки моего приговора лишь в нескольких месяцах. Рано или поздно это все равно случится, и я оставлю это письмо у моего друга, Умино Ируки, чтобы он передал его, когда меня уже не станет. Ну а если вдруг случится чудо, и будет вдруг найден способ моего исцеления, то я просто уничтожу это письмо и, возможно, даже наберусь смелости и скажу тебе это лично.
Впрочем, довольно о моей болезни, не стоит уделять этому слишком много внимания. Я хотел бы сказать о главном. Слишком хорошо зная себя, я уверен, что я так и не найду в себе храбрости заговорить с тобой об этом, и возможно, у меня даже не представится больше такого случая. Да и на бумаге высказать все легче, потому что в личной беседе я наверняка потеряюсь, начну нести чушь и запутаюсь сам, и запутаю тебя.
Наверное, лучше всего начать с самого главного. Генма, я люблю тебя. В моей жизни не было ни одного человека, которого бы я настолько беззаветно любил и кем бы настолько дорожил. Я знаю, что ты не любишь меня и никогда не смог бы полюбить. Это неважно. Мне достаточно было любить тебя, моей любви хватало, чтобы я мог чувствовать себя счастливым. Я знаю, ты сейчас как всегда пожмешь плечами, и твой неизменный сенбон медленно переползет из одного уголка рта в другой. Я даже вижу, как ты прищуришь свои невероятные глаза, в которых я готов тонуть бесконечно. И как твои губы, которые я мог бы целовать без устали, подернутся насмешливой улыбкой. Такой, какой умеешь улыбаться только ты. Как я люблю эту твою улыбку, эти твои прищуренные глаза, твою расслабленную уверенность, твою легкость, твою животную сексуальность! Ты всегда восхищал и привлекал меня тем, какой ты – во мне нет и сотой доли твоей уверенности в себе, твоей привлекательности, твоей развязной свободы, твоей независимости и непередаваемой беспечной легкости, с которой ты заводишь и прекращаешь отношения, находишь себе любовников, бросаешь их… Я никогда не смог бы стать таким же как ты – я вечно во всем сомневаюсь, я совершенно неуверен в себе в плане отношений, я стеснительный, как подросток, и внешность моя оставляет желать лучшего, да и то, что я неизлечимо болен, не добавляло уверенности в себе. Возможно, именно поэтому меня так сильно тянуло к тебе. Я много наблюдал за тобой, исподтишка – я знаю, тебе не понравилось бы, что кто-то наблюдает за тобой, но прости, я не мог отказать себе в этом. Я видел много - и того, что восхищало меня, и того, чего мне никогда не хотелось бы ни видеть, ни знать. Но смотреть на тебя было для меня жизненной необходимостью с того самого дня, когда мой взгляд впервые остановился на тебе. Но ты никогда не обращал на меня внимания, и я даже был рад этому – ты, Ширануи Генма, общепризнанный красавец, всеобщий любимец, секс-символ Конохи, и я – тощий болезненный парень, ничем непривлекательный, скучный, обычный… Мы бы так нелепо смотрелись вместе… Да и понимал я прекрасно, что «вместе» невозможно, никогда и ни при каких условиях.
И когда впервые мы столкнулись лицом к лицу на дне рождения Анко – помнишь? Я вышел на улицу – в доме было сильно накурено, мне стало трудно дышать, я пошел на свежий воздух и сел на перила. Я весь вечер украдкой смотрел на тебя, и с каждой минутой я понимал, что люблю тебя все сильнее. Может быть именно потому, что знал – ты никогда не ответишь мне, никогда не заметишь меня, никогда не будешь со мной.
Я сидел на улице и улыбался – я слышал, как вы с Аобой рассказывали какую-то историю, и все покатывались со смеху. У тебя такой красивый голос, ты знаешь? Конечно, ты знаешь. Ты прекрасно знаешь, какой ты и какое впечатление производишь на других.
Мне было хорошо и больно – слушать твой голос, видеть тебя и знать, что никогда я даже приблизиться не смогу к тебе, прикоснуться. И вдруг дверь распахнулась, и ты вывалился на улицу, чуть не свалив меня с перил. Ты тогда схватил меня – ты даже когда пьян, не теряешь своей ловкости, ты всегда совершенен, Генма… Ты прижал меня к себе, рассмеялся, а потом так посмотрел мне в глаза, что я пропал окончательно. А потом ты вдруг сказал: «Ух ты, какие глазищи! За такие и умереть не жалко! Почему я тебя не знаю?». Как я там не умер от приступа удушья, до сих пор не понимаю. Я задохнулся. Я понимаю, сейчас понимаю, что ты говорил это просто так, не вкладывая никакого значения. Но тогда я чуть не умер от твоих слов. Я не знаю, что ты увидел тогда в моих глазах, но ты вдруг поцеловал меня, а я не смог воспротивиться этому. Да что там – не смог! Я хотел, я желал, я был на седьмом небе! Боги, как я был счастлив тогда! Я думал, мое сердце, непривычное к таким ощущениям, лопнет, взорвется, не выдержит, и я умру прямо там, в твоих руках, отдав тебе свой последний выдох. Но я не умер. Ты отпустил меня, провел мне большим пальцем по скуле и сказал, чтобы я не сбегал с вечеринки без тебя. Тут еще кто-то вышел – я не помню, у меня тогда все в голове помутилось от счастья. Весь вечер я ждал, что ты посмотришь на меня, дашь мне хоть какой-то знак, хоть малейший намек. Но ты опять что-то рассказывал, вы смеялись, пили. Я понимал – ты был среди своих, и возможно, ты просто не хотел раскрывать наш секрет, но я до конца вечера ждал, что ты позовешь меня с собой – ведь не зря же ты просил не убегать без тебя… Но ты ушел тогда с Райдо, и не попрощался, и даже не посмотрел в мою сторону. Я понял, что никакого секрета и не было, что ты просто забыл обо мне. Я не смог уснуть всю ночь. Мне было очень плохо. Я вдруг осознал, что ты не одинок, что у тебя есть кто-то, что ты с Райдо. Я решил никогда больше не мечтать о том, что мы могли бы быть вместе – я не имел права даже думать о таком, когда у тебя есть Райдо. Разве же можно влезать своими грязными руками в то, что происходит между двумя людьми? Разве есть оправдание этому? Разве можно желать чужого мужчину и пытаться разбить чью-то любовь? Хотя о чем это я? Я бы никогда не смог разбить вашу любовь, даже если бы и посмел - если у меня и так нет никаких шансов, то против Райдо и подавно – сравнивать нас просто смешно.
Потом мы снова оказались вместе на какой-то вечеринке, и ты пришел с Райдо, а ушел с каким-то парнем. И Райдо стал чернее тучи, хотя и старался не показывать этого. Но он смолчал, а я понял тогда, что вы не в ссоре, что вы не расстались, просто он любит тебя таким, какой ты есть и готов терпеть от тебя все. И тогда же я узнал впервые, что для тебя верность – понятие относительное, что даже если ты с Райдо, у любого есть шанс завоевать твое внимание. Даже у меня. Но мне стало так больно от осознания этого. Когда я был уверен, что ты принадлежишь только Райдо – это было святое. Я любил тебя, но это была моя проблема. Но когда я понял, что ты можешь принадлежать кому угодно, я был в отчаянии. Так плохо мне не было никогда. Но я не виню тебя – нет! Ты ни в чем не виноват! Разве можно винить тебя за то, что я не такой, чтобы привлечь твое внимание, чтобы понравиться тебе настолько, чтобы ты захотел быть со мной. Хотя бы на один раз…
Но все же, это случилось. Ты тогда с ранением попал в госпиталь, у тебя было истощение чакры, помнишь? А я лежал тогда с обострением – осень всегда мне тяжело дается. Но когда мне становилось лучше, я вылезал в окно, уходил на крышу и позволял себе недолго посидеть там ночью, в тишине. Ты был в госпитале уже не первый день, силы твои восстанавливались, и от скуки ты тоже вышел на крышу. Ты подсел ко мне, мы болтали ни о чем. Ты был немного странный, хотя чего еще ожидать от того количества препаратов, что в тебя закачали наши медики – им волю дай, они ото всего лекарств насуют на всякий случай. Я замерз, но мне так не хотелось уходить от тебя, и меня трясло мелкой дрожью – от холода, от сырости, от того, что ты так рядом и разговариваешь со мной. Ты заметил это, и спросил, не замерз ли я. Я испугался, что если я признаюсь, ты велишь меня идти к себе, и сам встанешь и пойдешь прочь. И я сказал, что мне не холодно. А ты обнял меня, прижал к себе и сказал: «Как можно врать, глядя такими честными глазами?». У тебя очень сильные, но очень ласковые руки, Генма. Каждый раз, когда я вспоминаю все твои прикосновения ко мне, у меня внутри становится тепло, даже жарко… Это единственное, что заставляет меня согреться без теплых вещей, или горячего чая – ты знаешь, меня все время знобит… Потом ты спросил, где ты уже мог видеть эти глазищи, и мы снова целовались, и это было уже совсем другое, не так, как в первый раз… И тогда впервые ты любил меня, там, на крыше госпиталя. Я не стал говорить тебе, что у меня никогда еще не было опыта секса с мужчиной, но я боялся, если я признаюсь, ты прекратишь свои ласки, остановишься и не станешь идти дальше. Но ты не был груб, ты не был слишком нетерпелив, и все прошло не так уж и плохо, как я предполагал. Возможно, ты решил, что у меня просто давно никого не было, и ты был ласков и заботлив, и я благодарен тебе за то, что мой первый раз не принес мне слишком сильных страданий. Я был счастлив – тебе было хорошо со мной, ты хотел доставить удовольствие мне, и ты сумел это сделать. Ты спрашивал, почему я так странно дышу, и я сказал тебе, что иначе у меня будет приступ, что у меня больные легкие, и ты не отшатнулся, не сказал мне уйти. Ты успокоил меня и попросил, если мне будет нехорошо, сказать ему. И все время ты спрашивал, хорошо ли мне, все ли со мной в порядке. Я растекался от твоей заботы, я просто утопал в ней, я даже надеяться не смел, что ты такой… Несмотря на боль и крайне непривычные ощущения, мне удалось кончить, и потом еще раз, и ты со мной кончил дважды, и я чувствовал, я слышал, как тебе хорошо. Я ликовал в душе – мы все же были вместе. И глупая надежда поселилась в моем сердце – если тебе было со мной хорошо, вдруг ты захочешь, чтобы так было всегда? Мы долго еще сидели, обнявшись, и ты ласкал, и целовал меня, и я был беспредельно, безгранично счастлив. А потом проклятый приступ все же достал меня, я долго и надсадно кашлял, хватая воздух и пытаясь вытолкнуть его из легких, чтобы дать возможность следующему вдоху войти, но спазм бросал меня в кашель, не давая выдохнуть и освободить место для нового вдоха, и не давая вздохнуть так, что в глазах темнело. И ты обнимал меня и гладил по спине, как будто мы давно вместе, как будто ты любишь меня. И от близости твоих рук, и от твоего тепла и заботы приступ прошел гораздо быстрее, чем обычно. Потом ты сказал, что мне нужно в палату, в тепло, и мы расстались, и ты сказал: «Завтра увидимся!». Этой ночью я снова не мог уснуть, на этот раз от всепоглощающего счастья. Меня то кидало в жар, то колотило, и я не мог заставить себя вздохнуть спокойно – в голове у меня была только одна мысль: «Генма, Генма, Генма». Я все прокручивал и прокручивал в голове все, что произошло на крыше, и счастье захлестывало меня. На рассвете я все же заснул. Когда я проснулся, я ждал весь день, что ты зайдешь ко мне. Самому мне было неловко – я боялся, что ты сочтешь, будто я навязываюсь. Я кусал губы в ожидании, сердце мое колотилось в ребра так, что было даже больно. Я объяснял себе, что ты наверняка спишь, или у тебя врачи, или посетители, что ты придешь позже, но ты все не приходил, и я, не находя себе места и кляня себя за назойливость, отправился к тебе сам.
У тебя тогда в палате был Райдо, и я не посмел войти – наверняка ты не хотел афишировать то, что мы были вместе, тем более Райдо. Я ушел. Я ждал тебя до ночи, потом снова пошел к тебе, надеясь, что Райдо ушел и у меня, наконец, будет возможность увидеться с тобой.
Твоя палата была пуста, постельное белье на твоей кровати сменено. Медсестра сказала, что спец-джонин Ширануи выпросился домой, что его забрал Намиаши, что Ширануи всегда изнывает от скуки в госпитале и всегда старается смыться при каждой удобной возможности.
Изнывает от скуки. И даже ночь, проведенная в моих объятиях, не развлекла тебя тогда. Ты не заинтересовался мной. Ты не захотел повторить это следующей ночью, ты не захотел еще раз увидеть меня. Этой ночью я впервые плакал и хотел умереть. Прости меня, Генма. Я был таким дураком! Я не имел права надеяться на то, что ты захочешь быть со мной только из-за того, что мы занимались любовью.
Сколько раз потом я видел тебя с другими парнями. И сколько раз я видел тебя с Райдо, в вашей съемной квартире. Я знал, что таких, как я – мимолетных увлечений – у тебя много, но ты всегда возвращаешься к Райдо. Я понимал его, как никто другой – если бы мы с тобой были вместе, я бы тоже, наверное, прощал бы тебя каждый раз, лишь бы ты был рядом, не смотря на всю боль, которую ты причиняешь своими изменами.
Помнишь тот раз, когда погиб один из твоих товарищей? Райдо был на миссии, и ты пришел в бар один. Ты тогда напился в одиночку. Я зашел туда встретиться с приятелем по делу, и увидел тебя. Ты не представляешь, как мне было больно видеть тебя таким усталым, опустошенным, отчаянно пьяным, и в одиночестве. Я подсел к тебе, и ты кивнул мне, махнул рукой. Я спросил тебя, что случилось, и ты сказал, что погиб твой друг, но чтобы я не приставал с вопросами, а просто посидел рядом. Я подумал, что та ночь, когда мы занимались любовью, все-таки дает мне право, и я обнял тебя, гладил тебя по плечу, по спине, чтобы поддержать и немного успокоить. В баре было темно, мы сидели в дальнем углу, но я все равно боялся скомпрометировать тебя. И вдруг ты обернулся ко мне, обнял меня, прижавшись лбом к моему плечу, словно ища у меня защиты и утешения, и я гладил тебя по голове, и твой протектор, завязанный спереди, как носишь только ты, сполз на бок, волосы растрепались, я снял его и запустил пальцы в твои волосы. Я ласкал тебя со всей нежностью, мне было так больно видеть твою боль, твою печаль, мне хотелось разделить ее с тобой, забрать ее себе. И тогда ты попросил меня: «Забери меня отсюда. Отведи меня к себе. Ты будешь со мной? Я хочу тебя!».
Это была самая прекрасная ночь в моей жизни. Полная страсти, какой-то отчаянной нежности, ласки… Мы почти всю ночь любили друг друга. Твои руки, твои губы оставляли ожоги на моей коже. Твои ласки сводили меня с ума, и я отдавал тебе всю мою любовь, лаская тебя в ответ. Я думал, что теперь, наверное, я все же наберусь смелости и скажу тебе о том, как я люблю тебя. Возможно, ты не ответишь мне любовью на любовь, но, по крайней мере, ты будешь приходить ко мне, зная, что я люблю и всегда жду тебя. Так же, как Райдо. Но ты слишком выложился и устал, ты слишком много страдал, у тебя был трудный день, и ты много выпил. Ты сразу заснул, лишь только лег рядом и обнял меня. Я так и не успел сказать тебе. Я лишь гладил тебя, выписывая узоры кончиками пальцев на твоей коже, лишь касался невесомо, чтобы не нарушить твой сон, губами твоего плеча, я наслаждался теплом твоего тела так близко, в моих руках, я слышал, как бьется твое сердце, я чувствовал твое ровное дыхание, и мечтал, чтобы это никогда не прекратилось, чтобы я мог каждую ночь засыпать в твоих объятиях, слыша твое дыхание и чувствуя твое тепло, и каждое утро просыпаться в твоих руках…
Я уснул, когда уже светало. Проснулся я от шороха – я приоткрыл глаза и собирался уже подняться, обнять тебя и сказать, как я счастлив, как я люблю тебя. Но то, что я увидел, повергло меня в бездну. Я с ужасом и со слезами на глазах смотрел, как ты положил несколько купюр на столик у кровати. Вчера я был в штатском, и в темноте бара, когда я подсел к тебе, ты, верно, принял меня за тамошнюю шлюху… Но не это полоснуло меня болью, не это сдавило мое горло так, что я не мог сделать и вдоха. Ты снова не узнал меня. Даже после той ночи, проведенной вместе на крыше госпиталя, когда ты смотрел мне в глаза, целовал мои губы, был во мне… Я даже в самом кошмарном мучительном сне не мог представить, что я настолько мимолетно коснулся тебя, что даже это не оставило никакого следа в твоем сердце.
Ты тихо ушел, а я так и не смог встать, закричать, ударить тебя. Гневно швырнуть тебе твои деньги в лицо, высказать, объяснить, заставить вспомнить. Тогда я плакал второй раз. И тогда я еще больше проклинал себя и свою болезнь, которая никак не заберет меня и не упокоит с миром.
Я знаю, что третьего раза не будет. Даже если я снова случайно подвернусь тебе под руку, и ты захочешь меня снова. Я безумно люблю тебя, Генма, но даже я не смогу больше заниматься с тобой любовью после того, как ты принял меня за проститутку. Нет, даже не из-за этого. А из-за того, что сколько бы раз мы ни были вместе, ты даже не помнишь, что уже однажды ты был со мной, ты кончал со мной, ты получал удовольствие от того, что я делаю, и что ты делаешь со мной. Я никогда не скажу тебе о том, как сильно я люблю тебя, что я живу только тобой. Потому что не имею права – я болен и дни мои сочтены, как же я могу желать чьей-то любви? Это нечестно – давать надежду, а потом взять и умереть. Я даже мечтать об этом не могу себе позволить – слишком больно от понимания, что этого никогда не будет. Все, что я могу – просто любить тебя.
Я не знаю, почему я так хочу, чтобы ты узнал обо мне и моей любви к тебе. Было бы честно, справедливо и правильно, если бы все осталось так, как есть. Мой проклятый эгоизм! Но я прошу тебя. Генма, прости меня! Когда я буду гнить заживо на больничной койке, доживая свои последние дни, прежде чем выхаркаю остатки своих легких и, наконец, уйду, мысль о том, что ты все же узнаешь о том, как я любил тебя, будет греть меня и давать мне силы. Я просто хочу, чтобы ты знал – ты любим не только Райдо. Что в мире был человек, который был готов отдать за тебя жизнь, отдать тебе все, всю свою любовь, все свое тепло, лишь бы ты был счастлив. Прости меня, Генма. Пожалуйста, прими мою любовь. Просто знай, что она где-то есть. Это моя единственная просьба. Я уверен, мое признание не принесет тебе боли - ты ведь все равно не полюбил бы меня, даже если бы и узнал о моих чувствах раньше. Поэтому моя смерть не принесет тебе горя. Но, может быть, когда-нибудь, когда тебе будет очень плохо, или силы покинут тебя, ты вспомнишь о том, что ты был любим, и моя любовь придаст тебе сил, и тебе станет легче.
Спасибо тебе за все, Генма. Я благодарен тебе за то, что ты был в моей жизни, что я имел счастье любить тебя, и значит, что моя жизнь прожита не зря. Скоро чунинские экзамены, мне нужно до них дотянуть, а потом мне придется лечь в больницу, и я не знаю, что будет опять с моими мозгами, когда меня напичкают всеми этими лекарствами, от которых я схожу с ума. Возможно, это даст мне еще несколько месяцев жизни, продлевая агонию, возможно, это убьет меня окончательно. Но я не уверен, что смогу написать тебе что-то связное потом, поэтому я пишу это сейчас и оставляю моему другу Умино Ируке, который передаст тебе это письмо, когда меня уже не станет.
Я люблю тебя. Будь счастлив! И живи, ради меня, ради Райдо. Прощай, Генма.

С любовью,
Гекко Хаяте»

Райдо поднял глаза от бумаги на Генму. Тот смотрел впереди себя, лицо было каменно-спокойным, только сенбон гулял во рту из угла в угол.
- Гекко Хаяте – тот, которого убили первым? Говорят, он, скорее всего, о чем-то догадался, или услышал что-то, но доложить не успел. Его зарубили, и нашли его утром, в день последнего экзамена, - проговорил Райдо, возвращая письмо Генме. Ширануи, не глядя сложив листок, сунул его во внутренний карман жилета. Потом медленно кивнул:
- Ага. Поэтому меня и поставили судить экзамен вместо него. А я еще понять не мог, почему я, когда там кто-то из экзаменационного корпуса должен быть…
- Ну, тогда для него это лучший выход – умер в бою, как настоящий шиноби, а не в койке с грелкой в ногах, капельницей в вене и судном под жопой… - произнес Райдо, сжав плечо друга.
- Да, - кивнул Генма, снова налил себе чашку, и на этот раз Райдо не стал его останавливать, просто молча пододвинул свою. Они выпили, молча поставили чашки на стол. Райдо не знал, что сказать - письмо почему-то причинило боль. Он так же понял и прочувствовал все, что чувствовал тот незнакомый парень, как и этот Гекко Хаяте чувствовал всю боль Райдо. Эх, Генма, Генма… Доигрался… Узнать такое и жить с этим даже для циника Ширануи будет не так-то просто.
И вдруг Ширануи повернулся к Райдо, посмотрел ему в глаза каким-то странным взглядом, и, закусив сенбон в углу рта, отчего появилась какая-то кривая, растянутая, перекошенная зловещая ухмылка, медленно выдавил:
- А я его так и не вспомнил…
Райдо вздрогнул и уставился на друга. И вдруг Ширануи, с силой сплюнув иглу, воткнувшуюся в пол, обхватил шею Райдо руками, прижался, уткнулся лбом ему в ключицу и глухо, едва не срываясь на вой, произнес:
- Райдо, никогда и никуда не отпуская меня больше, слышишь? И каждый раз, когда я забудусь и соберусь опять смыться, как последняя блядина, бей меня в морду и говори мне всего два слова - Гекко Хаяте. Слышишь?
Райдо, сглотнув, кивнул, осторожно обнимая Генму и прижимая к себе.
- Обещаешь? – глухо шмыгнуло носом в грудь.
- Обещаю, - севшим голосом проговорил Райдо, уткнувшись губами в лохматую макушку Ширануи.

@темы: Генма, размер: мини (до 20 машинописных страниц), Райдо, Хаятэ, жанр: ангст

Comments

[Хасяндра]

очень понравилось)))

[-Higitsune-]

Хасяндра, спасибо! Искренне рада, что вам понравилось!

[alinovka]

Это настолько проникновенно и в то же время жутко... Сильно. Очень понравилось, спасибо Вам