На конкурс "Цветение сакуры", 2-2

[Wvabra]

На конкурс «Цветение Сакуры»
Автор рисунка: Wvabra
Название: еще не придумала Мой любимый дельфин (Юнис, беру твое название, раз сама придумать не сподобилась)
Пара/персонажи: предполагается Какаши/Ирука
Рейтинг: самый невинный
Использованный материал: *чтобы не было никаких претензий-вопросов* вот, вот и вот. Ах, да, еще вот это
Примечания автора: надпись, выложенная лепестками сакуры (что важно!) гласит — Мой любимый Ирука (дельфин). Сразу предупреждаю, переводилось с помощью yarxi (так как сама в японском ни бум-бум), поэтому, если написано не верно, то прошу прощения. А если еще подскажите, как будет правильно, то размеры моей благодарности не будут иметь границ*

::кликабельно::

*естественно границы есть и очень узкие

@темы: «Цветение Сакуры», конкурс, фанарт

---

Приступ каллиграфии с утра

[Юнис Византия]

АРТ
Название: Каллиграфия
Как мечталось Асуме в "Сигарете и серебре": Асума мечтает о другой жизни. О жизни, в которой Какаши после секса оттачивает каллиграфию, едва выбравшись из кровати – пусть Асума один мерзнет, - берет кисть (ведь даже если Какаши в той жизни не убийца, не патологический лжец и не хронически опаздывающий ниндзя, он, вне всякого сомнения, слегка с задвигом, потому что это же Какаши) и изящно выводит иероглифы вроде «ai» - «любовь» или «kokoro» - «сердце», (автор: Zhang Sizheng, перевод: Irgana, цикл: "Столетие: десятью десять", опубликовано: Naruto: S-фанфики о дзенинах Конохи)
Кроме того, в арте использованы строки великого поэта, солдата и офицера Редьярда Киплинга из "Баллады о царской шутке"
Автор: Юнис Византия.
Пейринг: Какаши/Ирука.
Рейтинг: R
Дисклеймер: Кисимото Масаси - герои, Редьярд Киплинг - слова.

смотреть арт

@темы: Ирука, Какаши, фанарт к фику, авторский арт

---

На конкурс "Цветение сакуры", 2-1

[Wvabra]

На конкурс «Цветение Сакуры»
Название: Любование цветами (Hanami)
Автор: weighed and measured
Переводчик: Wvabra
Бета, гамма и весь греческий алфавит: Юнис Византия
Ссылка на оригинал: www.fanfiction.net/s/5512917/1/Hanami
Персонажи/Пары: Какаши/Ирука, команда 7
Жанр: романтика, семья
Рейтинг: PG
Саммари: про Ируку — доброго мамаша, и Какаши — строгого Атца, и трех золотцев-студентов, и все это под цветущую сакуру. Ранние события манги.
Отказ от прав: все права на героев принадлежат Кисимото, а на фик — его законному автору.
Разрешение на перевод: оно есть
От переводчика:

1. Ханами — любование цветами, японская национальная традиция.
2. Для текста Юнис был подобран очень красивый арт (автора не знаем, наверно), дабы создать соответствующую атмосферу.
3. А еще хочу поздравить всех с первым днем весны!

Любование цветами

Впоследствии Ирука не мог вспомнить, что же тогда заставило его выбраться за пределы родной Конохи. Деревья здесь были величавее, а звуки деревни сливались в глухой гул. Возможно, как раз умиротворенность этих мест, а может, нарастающая головная боль и вытянули его на природу. В любом случае, все эти мысли были отодвинуты на второй план, как только в поле его зрения попала фигура наставника команды номер семь.

Какаши-сенсей сидел, удобно расположившись на высоком пне. И смоченным во рту пальцем перелистывал страницу за страницей. Ируке не нужно было подходить ближе, чтобы узнать, что за книгу его коллега читает, это было столь очевидно. Пристрастия Копирующего в выборе литературы были, можно так сказать, его отличительной чертой. Мужчины обычно посмеивались над наглостью соотечественника, женщины же — по крайней мере, некоторые из них — притворно гневались. А некоторые, например, как Анко, открыто тыкали его в бок за эту привычку.

Как правило, Ирука игнорировал эту его любовь к порно-книжкам, не считая тех случаев, когда поблизости был Наруто или любой другой ребенок. Чунин не мог многого сказать о Какаши как об учителе, хотя и имел некое представление о том, что некоторые его методы — скажем так, сомнительны.

Ирука остановился на секунду, надеясь, что тут-то он сможет, наконец, поймать трудноуловимого Наруто, когда вдруг заметил необычайную тишину. Слышалось только пение птиц да время от времени — шелестение бумаги от переворачиваемых страниц. Он действительно мог слышать пение птиц. Никаких тебе возгласов «Темэ!» и вообще никаких криков.

Здесь было слишком тихо, учитывая, что Наруто должен находиться где-то рядом.

Ирука подошел чуть ближе. Он готов был поклясться, что в это время седьмая команда должна быть на тренировке. Может, Какаши-сенсей отпустил их домой пораньше? Но нет, не похоже было…

И в этот момент он увидел их. Всех троих, в неглубокой яме, в которой они были зажаты до пояса, как в тисках. К тому же, во рту у каждого было по кляпу, что и объясняло эту удивительную тишину.

– Что за… что вы с ними делаете?! – задыхаясь от возмущения, воскликнул Ирука.

Какаши вяло на него посмотрел.

– Тренирую, – было единственным, что ответил Копирующий.

– Но они же связаны, и у них кляпы…

– В этом и заключается тренировка, они должны освободиться. Сами, – сказал Какаши.

Наруто мгновенно перевел взгляд на своего наставника и ему же выразительно промычал: «мммммпффф».

– И как долго они в таком состоянии?

– Час, может, два, – ответил дзенин. – Слишком много времени у них уходит на то, чтобы выбраться.

Ирука всерьез забеспокоился. Час (или два) да под палящим солнцем, да без еды и воды.

Он быстро развязал веревки и вынул кляпы у каждого из тройки. Наруто выплюнул свой, и тот упал на землю.

– Ирука-сенсей!

– Этот Какаши-сенсей просто кошмар какой-то! Он даже ел перед нами!

Ирука посерьезнел.

– Какаши-сенсей, мне хотелось бы услышать объяснения, – сказал он в самой строгой своей учительской манере.

Какаши даже не вздрогнул. Казалось, он вообще не обратил на это внимания.

– Если они хотели есть, то должны были освободиться. Это было всего лишь их задание на сегодня.

– Узлы были очень тугие! И нам не объяснили, как надо выбираться! – возмущался Наруто.

Приходилось признать, что сама по себе тренировка была стандартной, более того, задача была не сложная — приблизительно уровень использования чакры, необходимый для перемещения по деревьям. Но не объяснить ученикам, что он них требовалось — вот это и были, видимо, те самые «методы» Копирующего.

Но, есть перед учениками — это, пожалуй, уже слишком.

– Ну, сенсей. Должны мы им продемонстрировать, как надо избавляться от веревок? – сказал Какаши. – Это будет справедливым, все же, вы прервали нашу тренировку.

– Ну, только если это поможет обучению, – явно смягчившись, ответил Ирука.

Какаши привязал учителя к стволу, проделав это, кажется, с каким-то нездоровым энтузиазмом. Затем он отошел от чунина и скрылся из его поля зрения. Впрочем, Ирука не сомневался, что Копирующий наблюдает за ним.

Ирука сконцентрировал чакру в своих ладонях и затем перенес ее в запястья. Потребовалось всего несколько секунд на накопление энергии достаточной для того, чтобы аккуратно разрезать веревки.

– Ого, вот это было круто, Ирука-сенсей! – воскликнула Сакура.

– Ирука-сенсей — сокровище, когда он не занудствует и не заставляет делать домашнюю работу, – поддержал Сакуру Наруто.

– Конечно, сейчас, когда Ирука-сенсей прямо здесь, самое время упомянуть об этом, – сказал Какаши, по обычаю растягивая слова.

В это время желудок Наруто издал громкое «уррр».

– Идиот, – пробормотал Саске. Это, наверное, были первые произнесенные слова Учихой, которые Ирука услышал с того момента, как оказался здесь.

– Я не идиот, ты один здесь идиот! – начал кричать на него Наруто.

– Как насчет того, чтобы сходить в Ичираку? – предложил Копирующий, чтобы примирить спорщиков. – Ирука-сенсей платит.

– Что?! – обалдел от такого заявления Ирука.

– Неужели, вы не заботитесь о своих учениках, сенсей? – сказал Какаши.

– Пожалуйста, Ирука-сенсей! Если мы еще хоть на чуть-чуть здесь задержимся, Какаши-сенсей заставит нас и дальше тренироваться на пустой желудок! – начала умолять Сакура.

– Да! Пожалуйста, сенсей!

Саске на это только скрестил на груди руки. И тут же получил тычок от Наруто:

– Помоги нам или учитель не захочет накормить нас!

Саске вернул удар Наруто, начиная тем самым новую драку.

– Хорошо, хорошо! Я за всех заплачу, но только если вы немедленно прекратите драться.

– Совсем за всех? – с надеждой протянул Какаши.

– Да, даже за вас, – подтвердил свои слова Ирука. – Но, не за ваших нин-собак. Их сами будете кормить.

– В любом случае, они не любят рамен, – сказал Какаши.

***

Они довольно часто обедали в Ичираку-Рамен, особенно Ирука и Наруто, которые были завсегдатаями этого заведения. Что ж, пора было туда наведаться и на этой неделе.

Саске ел немного в отличие от... Иногда он останавливался, качал головой, поражаясь количеству порций, которые каким-то образом все поместились в желудке Наруто.

– Завтра мы будем открыты на празднике Цветения Сакуры, – сообщил им владелец Ичираку. – Пожалуйста, поддержите нас и там.

– Ой, точно, Ханами! Я чуть не забыл!

– Без Наруто мы, скорее всего, прогорим, – пошутил старик.

– Сенсей, а вы пойдете вместе с нами на праздник?

– Пожалуйста, пожалуйста! – в унисон упрашивали учителя Наруто и Сакура.

Саске продолжал закатывать глаза, отодвигаясь ото всех.

– Пожалуйста, сенсей! – присоединился к просящим Какаши. Он даже сложил руки вместе на манер двух своих подопечных генинов.

Смиренно вздохнув, Ирука согласился:

– Хорошо, я пойду.

– Да! – воскликнули одновременно Сакура с Наруто. Какаши же был более сдержан в проявлении радости.

Тем временем Саске снова закатил свои глаза и старательно делал вид, что он, в общем-то, сам по себе и не имеет ничего общего с этими ненормальными.

***

Вся Коноха была в розовом цвету. Ирука нес с собой корзинку для пикника, наполненную доверху. В ней были традиционные в этот день ханами данго и онигири. Он решил не доверять спутникам нести поклажу, отлично понимая, что это грозит катастрофами. Например, при очередной стычке, еда могла полететь из рук Наруто в лицо Саске или наоборот.

Но для начала они собирались перекусить раменом здесь в Ичираку. Все же, они обещали.

В праздничный день тут продавалось много разнообразных вкусностей — жареная лапша якисоба, акономияки, такояки и это еще не считая всяких сладостей. Особенно Наруто прельщали сладости. Ну, и рамен, конечно.

Они расположились под роскошной сакурой. Вокруг них было много других команд, делающих то же самое. Саске уселся на угол, мрачный как обычно, и изо всех сил старался игнорировать своих сокомандников, особенно Наруто.

Какаши-сенсей захватил с собой шочу для них с Ирукой. Чокнувшись бутылками, они оба сделали по глотку. От выпитого у Ируки перехватило дыхание, и он тут же покраснел.

– Не умеете пить, Ирука-сенсей? – протянул Какаши.

Ирука закашлялся.

– Не привык я к таким крепким напиткам.

– А могу я выпить, сенсей? – спросил Наруто.

– Это не для детей, – сказал Копирующий, делая еще один большой глоток.

– Тебе будет плохо, – поспешил добавить Ирука, так как знал Наруто слишком хорошо.

– Тогда зачем вы это пьете?

– А кто может знать, зачем взрослые делают те или иные вещи? Я точно не знаю, – веселясь, ответил Какаши.

Недалеко от них расположилась команда Гая. Тентен восхищалась красотой опадающей сакуры, в то время как Гай и Ли практиковались в тай-дзюцу. Сейчас Неджи с ними не было, очевидно, он был с семьей.

– Сакура-чан! Смотри! Я собью каждый лепесток, дабы показать всю мою любовь к тебе!

– Э-э, – произнесла Сакура, – я не смотрю! И не вижу твоей любви, поэтому это не считается!

Ли, казалось, поник на мгновение, но потом все же начал сбивать каждый пролетающий мимо лепесток, выделываясь со страшной силой.

Ирука пожалел парня:

– Если бы я был девушкой, я бы был польщен, – сказал он Сакуре.

– Ты сам это сказал, – поймал на слове Ируку Какаши.

Он передал бутылку Ируке и встал.

– Какаши-сенсей, что вы собираетесь делать? – спросил Умино.

– Увидишь.

Он прошествовал к дереву и взобрался на него, используя чакру. Конечно, тонких веток было не достаточно, чтобы поддерживать его вес, поэтому Какаши остался стоять под углом. Дерево в мгновение засветилось от наполняющей его энергии, а потом все стало розовым. Весь цвет вишни посыпался, водопад ароматных лепестков с дальних веток плавно падал вокруг них.

– Это цветочный снегопад! – радостно воскликнула Тентен. – Как романтично!

Наруто огляделся и вперил взгляд в Какаши:

– Сенсей, сенсей! Вы обязательно должны меня этому научить, чтобы когда-нибудь я смог так же поразить Сакуру-чан!

– Еще не хватало! – выпалила Сакура.

Ируке показалось, что он увидел тень улыбки на губах Саске, когда тот смотрел на выходки своей команды. Но, заметив, что за ним наблюдают, Саске сразу вернулся в свое обычное состояние — «сдвинутые брови». Он даже снова закатил свои глаза для большей убедительности и пробормотал что-то о глупости своих товарищей.

Скорее всего, Какаши воспользовался тем столпотворением, которое сам и спровоцировал, чтобы подойти незамеченным, так как Ирука даже не услышал его, пока Копирующий не оказался прямо за ним.

– И так, сенсей, я поразил вас, или мне следует проделать так со всеми вишнями в округе?

Ирука покраснел, и оттенок этот не слишком отличался от цветущей сакуры.

– Я впечатлен, – согласился он.

– Тогда почему бы нам не ускользнуть отсюда незаметно и отпраздновать Ханами вдвоем?

Какаши провел пальцем вдоль спины чунина. Ирука вздрогнул от неожиданного прикосновения. Когда Какаши во второй раз коснулся его, это уже не было неожиданностью, просто было очень приятно.

– Я бы не хотел бросать ребят одних, – сказал Ирука строго, но одновременно с такой материнской теплотой в голосе, – …но вечером, когда они разойдутся по домам…

– Я буду ждать… – сказал Копирующий.

Розовый цвет все осыпался. Это действительно было романтично, где-то даже волшебно. Возможно, все это время Ирука заблуждался насчет Какаши.

@темы: Ирука, Какаши, размер: мини (до 20 машинописных страниц), жанр: романтика, «Цветение Сакуры», конкурс

---

ВНИМАНИЕ! Конкурс!

[Wvabra]

Рада сообщить вам, дорогие сообщники, о проведении первого конкурса на нашем сообществе!
Называется это чудо-юдо «Угарный арт». Думаю, уже из названия понятна его направленность, а именно: чтобы на душе у всех было радостно и весело!

Немного о правилах

Правила конкурса «Угарный арт»:

1. Конкурс анонимный. При желании анонимность может быть сохранена и после окончания мероприятия.
   


2. Конкурс будет проводиться с 1 марта по 1 апреля. Это значит, что в течение этого месяца желающие принять участие в конкурсе могут присылать свои работы лично мне на у-мыло с заголовком «угарный арт». Выставляться работы будут по мере поступления. Первого апреля будет открыто голосование, и последующие три дня выбираем наиболее понравившуюся работу. Ну, и феерическое завершение этого конкурса — восторженные поздравления всех участников и чествование победителя. Ура! Ура!
   


3. Темы для арта не отличаются от концепции сообщества. Если кратко, то: «Яой. Взрослые мужчины. Высокие рейтинги» (в данном конкурсе «высокие рейтинги» опционально). Подробности читайте здесь.
   


4. На конкурс принимаются все виды художественно-изобразительного искусства, как то: коллажи, так называемые «демотиваторы», комиксы (как полностью собственного производства, так и «склеенные» из чего придется или же собственное «озвучивание» кусков манги/додзинси), чибик, переведенный арт и прочее. Главное — это должно вызывать как минимум улыбку (естественно, только по причине того, что это смешно/забавно).
   


5. И естественно арт не должен быть цельнотянутым и ранее где-либо выставлявшимся.
   


6. Поскольку чувство юмора у всех довольно разнообразно (а бывает и вовсе специфическое), то мы, модераторы сообщества, оставляем за собой право не принимать на конкурс работы, не отвечающие нашим представлениям о юморе. Работа может быть снята, если юмор нам покажется слишком пошлым (но это не означает, что высокие рейтинги не разрешаются) и/или слишком «черным».
   


7. Работы пересылать с шапкой, оформленной в соответствие с правилами сообщества. Подробнее здесь. Если это коллаж и прочие "конструкторы", обязательно "Указание на использованный материал".
   


8. Авторы могут присылать на конкурс и более одной своей работы, в таком случае для каждого арта создается отдельный пост.

Все предложения/пожелания/примечания/вопросы в комменты.

@темы: «Угарный арт», конкурс, организационное

---

Додзя в студию!!! Часть вторая.

[Юнис Византия]

Название: Нулевой счет (Count Zero)
Художник: Honami Majo (Retreat)
Переводчик с японского: arigatomina
Переводчик с английского: Wvabra и Юнис Византия
Пара/Персонажи: Какаши/Ирука
Рейтинг: R
Жанр: бытовуха, эротика, немного ангста
Статус: закончен
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Разрешение на перевод: разрешение получено
Ссылка на источник: www.arigatomina.com
Количество страниц под катом: 21
Предупреждение: внимание страницы облегчены и увеличены, если будет грузиться долго - сообщайте, изменим.
Скачать одним архивом можно здесь: www.mediafire.com/?nrdzonm4w2d
Саммари: Как однажды чунин Ирука решил, что быть траханым чунином лучше, чем битым и траханым. И что из этого вышло...
Посвящение: Эту работу мы посвящаем Senki с пожеланиями, чтобы трудный и нервный дипломный период поскорее миновал, и настала весна внутри и снаружи ))

Часть 1

Часть 2

@темы: Ирука, Какаши, переводные додзинси

---

Додзя в студию!!! Часть первая.

[Юнис Византия]

Название: Нулевой счет (Count Zero)
Художник: Honami Majo (Retreat)
Переводчик с японского: arigatomina
Переводчик с английского: Wvabra и Юнис Византия
Пара/Персонажи: Какаши/Ирука
Рейтинг: R
Жанр: бытовуха, эротика, немного ангста
Статус: закончен
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Разрешение на перевод: разрешение получено
Ссылка на источник: www.arigatomina.com
Количество страниц под катом: 21
Предупреждение: внимание страницы облегчены и увеличены, если будет грузиться долго - сообщайте, изменим.
Скачать одним архивом можно здесь: www.mediafire.com/?nrdzonm4w2d
Саммари: Как однажды чунин Ирука решил, что быть траханым чунином лучше, чем битым и траханым. И что из этого вышло...
Посвящение: Эту работу мы посвящаем Senki с пожеланиями, чтобы трудный и нервный дипломный период поскорее миновал, и настала весна внутри и снаружи ))

Часть 1

@темы: Ирука, Какаши, переводные додзинси

---

тот, кто смотрит моими глазами

[riika]

Название: Тот, кто смотрит моими глазами.
Автор: riikа
Бета: Юнис Византия
Фендом: Наруто
Пейринг: Казекаге\Яшамару
Жанр: POV, ангст
Рейтинг: nc-17
Статус: закончен
Дисклеймер: мир и герои принадлежат не мне
Предупреждения: 1. ООС, яой, AU относительно канона
2. Имя матери Гаары не такое, но звучит похоже
ОТ АВТОРА: Что можно выдумать, чтобы защититься от одиночества?

Размещение запрещено

Странно было воспринимать мир, как неровные клочки ткани. Иногда Яшамару думал, что с ним что-то не так. Эта мысль скользила по поверхности разума, не вызывая никаких эмоций и пропадала в том молочном тумане, который был ничем.
Когда это началось? Еще один вопрос, дергавший что-то тревожное в глубине его существа, и так же не дождавшийся ответа.
Просто сначала Яшамару никогда не был один. Маленькие руки, упругая сила, звонкая радость, струящаяся подобно змейкам песка по неподвижным рыжим барханам, — Кагура всегда была рядом. Какие-то бесконечные проказы, многослойный вихрь плотных одежд. Она редко молчала и оставляла его одного. Ненамного младше его, Кагура совершенно точно считала себя старшей сестрой и опекала Яшамару, не давая погрузиться в себя, разведывать свои внутренние просторы, что было для него естественно.
А потом все изменилось.
Яшамару до сих пор отчетливо вспоминал тот момент, когда его зрение будто разделилось, задрожало жарким маревом, и тихий, заманчивый шепот неразборчиво зашелестел внутри. Поначалу неразборчиво.
Пока Кагура флиртовала и принимала ухаживания, «другой я» Яшамару почти всегда молчал. Когда сестра, закутанная в кокон церемониальных одежд, опустив шалые глаза, уходила в другую семью, ласкала беззащитными пальцами чужие ладони, Яшамару прикрывал ресницами дрожащие зрачки, опасаясь, что кто-нибудь увидит, что он уже не один.
Но никто не обратил внимания.
Как-то однажды Яшамару заглянул ей в душу, а там было пусто. Как брошенный дом зияет выбитыми стеклами окон, так Кагура освободила свое тело и растворилась в запеченных песках, окружающих их неласковую родину.
Яшамару заметался, припадочно хватая раскаленный воздух потрескавшимися губами. Рассказать кому-то? Ее мужу, молодому Казекаге? Неужели же он сам не видит, что каждую ночь делит постель с трупом?
Да, тело Кагуры еще не пахнет, оно двигается с неуклюжей грацией, поддерживая огромный, раковый живот защитным жестом, стараясь объять тонкими руками выпуклое, больное чрево.
Это что-то страшное, понял Яшамару. Никто не заметил. Жители Суны продолжают ей улыбаться, сдвигая приветливой мимикой складки защитной ткани на лицах. А она улыбается в ответ. Без радости. Без эмоций. Оно, тело, растягивает губы улыбкой, как будто ему показали действие, забыв объяснить, зачем это надо. Просто что-то, что было Кагурой и уже ею не является.
Яшамару сначала не поверил. Не может быть, чтобы все ошибались, а он - нет. Значит - не прав он. Именно в нем проблема. Значит - это его раздвоенное, больное зрение. Значит - это странный, живущий в глубине души, другой голос.
Но что-то мешало до конца поверить. А потом стало поздно.
Он запомнил спокойно-опустошенное лицо старой Чие, ее дрожащие, морщинистые руки. И еще, застывший, пустой взгляд Казекаге. И песчаную бурю, яростно колотившуюся в ставни. И мельчайшую пыль, забившую легкие. И тихий, скулящий крик, разбивший онемевшую тишину комнаты. И запах крови, металлом осевший на вены. И непонятную горку человеческого тела, прикрытую тканью.
Он даже взметнулся слегка, осознав, что мертвая сестра сдалась и все увидели ее неподвижную, бездыханную грудь. Теперь Кагура умерла для всех, и можно не беспокоиться за свой рассудок.
Яшамару, наконец-то, мог быть спокоен. Он деловито сновал по комнате, помогая медикам убираться, выливал тазики с багрянцевой водой, укутывал тело, равнодушный к его мягкой, отяжелевшей покорности.
Казекаге заметил тогда, что глаза его родственника удовлетворенно сияют, яркие и сумасшедше-лиловые. Такой же взгляд был у Кагуры, когда она выходила за него. Он влюбился в этот странный цвет, едва увидел, и постарался оставить его себе. Вот только жизнь с Казекаге и воплощение его проектов постепенно вытравили эту яркость из ее глаз и жизнь из ее вен. Проект завершился успехом... относительным. Что такое одна маленькая, ну очень небольшая привязанность, по сравнению с реализацией амбициозных планов? В любовь Казекаге не верил. И поэтому, лишь с легким сожалением наблюдал, как заматывают в белую ткань тело его жены, постепенно скрывая такие знакомые, мягкие очертания ее фигуры. И как-то, сам собой, взгляд его находил Яшамару, не позволяя тому пропасть, затеряться в чужой суете.
Внезапный, яростный выброс песка застал всех врасплох. Тонкие, сжатые нечеловеческой злобой иглы сплавившихся песчинок рванулись одновременно во все стороны, протыкая уязвимую плоть, заставляя вибрировать прочные, оконные стекла от бескрылых, беспомощных криков.
Казекаге едва успел защитить себя песчанным клоном, осторожно выглянул из-за осыпающегося плеча. Его эксперимент, маленький рассерженный комочек плоти, сердито размахивал крошечными ручками, тараща еще невидящие, блеклые глазенки. Старуха Чие выпуталась из оберегающе скрещенных рук одной из своих боевых марионеток и, насупившись, огляделась. Кроме них троих, невредимым остался только Яшамару, в момент атаки находившийся неподалеку от старухи и потому удачно попавший в поле защиты куклы.
На белых робах трех медиков и по простыне, укутавшей останки Кагуры цвели яркие, выдирающие мозг, разводы, запах крови сгустился, тяжелое, хриплое дыхание жгло легкие...
- Самовлюбленный демон, - совершенно спокойно, невообразимо невыразительно произнес Яшамару. В противовес тону, его пальцы с побелевшими костяшками судорожно прижимали к себе ком скомканных, окровавленных бинтов. Руки неконтролируемо чуть подергивались.
- Решил покинуть ее тело, - продолжал Яшамару, его остановившийся взгляд не отрывался от рыжего, живого кокона песка, в который втянулись смертоносные иглы. Сквозь шуршащие, движущиеся песчинки проглядывала розовая, нежная кожа.
Демон молчал.
Глухо, частой дробью, стучали капли крови о деревянные доски пола, как ужасный дождь. Казекаге чувствовал себя завязшим в чужом мороке, в жарком, иссушающем гендзюцу. Чие молчала, чуть наклонив голову, мелкой, хищной птичкой наблюдала за рябью песка.
- Сестричка, твое чудовище выживет и без тебя...
«...выживу ли я?»
- Гаара.
Что это значит — звук слез в голосе? Подступающая, перекрывающая гортань истерика?
А «он», разделяющий с Яшамару сознание, осушил так и не пролитые слезы, процарапал, сжал горло безжалостно... Влага в пустыне — драгоценность. «Другой», смертельно спокойный Яшамару безмолвно приветствовал родича.
Яркие, застывшие, как оплавленная горная порода, глаза стеклянно блестели.
* * *
- Что такое любовь?
И грохот в ушах, такой, что кажется, голова сейчас треснет и произойдет что-то непоправимое, непростительное. «Кто-то» выглядывает из глазниц, ехидно скалится, встречая в бирюзовых детских глазах родственную душу.
Гаара сморщил чистый, высокий лобик, нахмурился жалобно:
- А у меня она есть?
«Конечно!» - разносится сквозь гулкие раскаты хохота внутри существа Яшамару, -«Ты само воплощение любви! Самалюбовьсамалюбовьсама...самовлюбленный...»


Лиловые глаза наблюдают из простой, деревянной рамочки. Они принадлежат только себе. Яшамару тоже был когда-то один. Был ли?
* * *
Это был просто еще один способ вернуть контроль, жалкая попытка вернуть себя, возмутиться, захлебнуться неправильностью происходящего. Повседневные обязанности шиноби, миссии, штаб, быт — затягивало, как зыбучий песок, воспоминания подергивались тонкой вуалью забвения. Изредка, на периферии сознания, за пределами прямого взгляда, мелькала вызывающе красная шевелюра и сливалась с песчаными скалами. Тихое, томное шуршание всегда будто сопровождало Гаару, маленький демон купался в осторожных взглядах, голосах исподтишка и откровенном, густом страхе.
Яшамару держал дистанцию. Он знал, если приблизится, взглянет в родные глаза, тот, кто внутри, встрепенется и вырвется, и не ограничится только наблюдением.
К сожалению, так же избежать лидера не удавалось. Они сталкивались в штабе, на улицах, в чайных.
Яшамару ощущал его взгляд, как нечто физическое, как настойчивое прикосновение, пальцы на коже. Он не понял, как и когда, но «внутренний» Яшамару заинтересовался. Он царапнул щекоткой, поворочался в солнечном сплетении и выглянул, встречая настойчивость Казекаге.
Яшамару никогда не задумывался о воздействии своего необычного, лилового взгляда на людей. Обычно Кагура, веселая, общительная Кагура, оттягивала все внимание на себя. Ее смех привлекал, в ее глаза влюблялись.
Яшамару не был даже бледной тенью, он переставал осознавать себя рядом с ней, растворялся в их похожести.
И поэтому сейчас, оставшись беззащитным перед откровенными, вызывающими взглядами, он потерялся. И спрятался. И отпустил «себя».
* * *
- Я не знаю, что такое боль.
Кончик острого ножа с упрямой настойчивостью раз за разом исчезает в небольших, песчаных воронках. Гаара расстроенно сопит и сильнее сжимает рукоять.
Врешь ты все, маленький демон. Яшамару почти с умилением разглядывает темную, усталую кожу вокруг его глаз и с легкостью подавляет уже привычное желание взять его за горло. Провести чуткими подушечками пальцев по нежной, детской шее. И сжать. Сильно.
Вместо этого он режет свою руку, наблюдая, как сияют бирюзовые глаза. У всех ли демонов такие завораживающие глаза?
От Гаары пахнет жарким песком и, почему-то, молоком.
Ну да. Он же ребенок.

Рядом с отцом Гаары тоже жарко, вот только пахнет он абсолютно по-другому. Яшамару осознал это как-то вдруг, когда прямо посередине доклада о завершенной миссии, его схватили, вырывая свитки из рук, и притиснули к высокому, монументальному столу. Он проводил взглядом отлетевшие бумаги, поморщился при ударе о стену.
- Смотри на меня.
Казекаге впился взглядом, вцепился в жилет.
Яшамару «поплыл». Глаза расфокусировались, зрачки - он знал - запульсировали, вбирая свет.
Казекаге смотрел жадно, как будто втягивал в себя, впитывал взлохмаченные светлые волосы, приоткрытый рот, усталые, мелкие морщинки, чуть съехавшую, запыленную бандану.
Яшамару осторожно облизал потрескавшиеся губы. Казекаге уставился на подрагивающий кончик языка, вздохнул тяжело.
- Я не мылся неделю, - равнодушно поделился Яшамару, пытаясь повернуться удобней в сжимающих его руках.
Пустыня пропитала его тело, смешавшись с потом, глаза болели от бесконечного солнечного сияния.
Казекаге рыкнул вместо ответа, склоняясь ближе. Замер, уткнувшись носом в чужое горло, тяжело переводя дыхание. Горячий воздух тревожил маленькие ранки на коже шеи, соленый неуютный пот давно освоенными тропами стекал по пояснице.
Казекаге мокро, длинно лизнул, ранки защипало от попавшей едкой соли.
Совсем не малыш. И ни какого молока.
Он содрал с Яшамару жилет, торопливо залез ладонями под негнущуюся уже водолазку, властно обхватил твердый бок. Яшамару прерывисто выдохнул, ощущая, как торопливо забухало сердце, потянулся, сбрасывая хитай-ате на стол, откидывая освободившиеся волосы. Он прикрывал глаза ресницами, смотрел вверх, на потолок, не выпускал своего «другого». Но он напрасно беспокоился, в темном кабинете их было только двое.
- На меня смотри, - недовольно повторил Казекаге, обхватывая пятерней его затылок. Вгляделся пристально, топя в нечитаемом выражении глаз, и наклонился — порывисто, жестко смял губы.
Яшамару почувствовал, как треснула пересохшая кожа. Жадный, чужой язык перехватил тягучие капли и с этим вкусом сладости и железа проник внутрь. Накатила слабость — горячие, потяжелевшие руки и ноги отказывались двигаться. Казекаге ласкал его рот, уверенно, настойчиво, давил языком, покусывал, размазывал кровь по горящим губам.
Он внезапно убрал ладонь с затылка Яшамару, скользнул ниже по позвоночнику, сминая водолазку в складки, задирая ткань, коснулся пальцами кожи, плавно очертил ребра.
Яшамару выгнулся, словно преодолевая невидимые силки, прижался, раздражая чувствительную кожу короткими соприкосновениями с жесткой тканью одеяния своего лидера. Руки обрели собственную волю, обхватили Казекаге за плечи, с силой притянули ближе.
Яшамару чувствовал себя зрителем в первых рядах.
Неужели это он, так откровенно раздвинув ноги, прижимается к мужу своей мертвой сестры?
Пульс торопливо зачастил, голова пустая и легкая. Зачем ему это?
И зачем вопросы?
Казекаге вполне одобрял отсутствие мыслей и разумного сопротивления. Он на мгновение отодвинулся, помогая Яшамару сдернуть пропыленные брюки, властно провел ладонью по внутренней стороне обнажившегося бедра. Жесткие, мозолистые подушечки чувствительно царапнули к кожу, Яшамару невольно выгнулся, прижимаясь плотней.
Он ощутил, как Казекаге подхватил его под ягодицы, подсаживая на стол, одновременно опять разводя ему ноги, открывая для себя. Животный порыв бросил бедра Казекаге вперед. Настойчивый толчок вжал Яшамару в край столешницы, заставил почувствовать твердую горячую плоть, жадно трущуюся о его пах.
Казекаге опустил руку между их телами и, задевая костяшками пальцев чужой возбужденный член, попытался расстегнуть свои штаны. Почему-то именно это небрежное движение завело Яшамару до предела.
Поскуливая от нетерпения, он раскинул колени, с силой прижимаясь к руке Казекаге, мешая ему двигаться. Тот рыкнул, наконец, освобождая свой член и обхватывая широкой ладонью сразу оба.
Крупная дрожь била Яшамару, он, не удержавшись, опрокинулся на спину, все его ощущения сосредоточились в паху. Казекаге мучил его и себя — медленно двигал рукой, тревожил кожицу, ласкал большим, намокшим пальцем чувствительную головку.
Голова Яшамару свесилась с противоположного конца стола. Открыв глаза, он видел перевернутое небо в круглых окнах-иллюминаторах, странную опрокинутую дозорную башню и нелепую фигурку шиноби-часового.
Казекаге отпустил их члены, но, продолжая настойчиво потираться влажной головкой о доверчиво открытое бедро, ласкающе провел пальцами по подтянувшейся коже яичек, обхватил их, покачивая, взвешивая. Скользнул за мошонку, мимолетно коснулся промежности, заставив Яшамару тревожно вскрикнуть, как гибнущая птица. Казекаге замер, раздумывая, но, сразу все для себя решив, потянул податливое бедро, фиксируя откровенную позу.
Яшамару вдруг разглядел отражение своего лидера на прозрачном окне, опрокинутым в ночь, зыбкое марево его фигуры поднесло пальцы ко рту и внезапно поймало неверящий взгляд. Тяжелый член Яшамару дернулся, почти шлепнув его по животу, кожа налилась жарким, в паху билось и пульсировало. Происходило что-то необычное — кто-то другой, совсем другой, новый дышал тяжело и жаждал, прямо-таки алкал прикосновений, тяжести тела, ограничения собственной подвижности.
И Казекаге не замедлил удовлетворить эту безмолвную просьбу. Слегка навалившись на умело распятого Яшамару он, не глядя, обвел мокрыми пальцами вход в его тело, размял неуступчивые складки и толкнулся внутрь. Сразу два пальца — это произвольно попытавшееся отпрянуть бедра, дрожащее чувство натянутости и незавершенность, совершенно отчетливая, диссонансная, звенящая всеми нервами. Яшамару рвано задышал, ощущая эту неправильность, обуздал себя и слегка качнулся, елозя обнаженными ягодицами по, наверняка, чрезвычайно важным бумагам. Его лидер понял, толкнулся глубже, касаясь гладких внутренних стенок, лаская внутри. Яшамару двигался, выгибая спину аркой, насаживаясь до упора. Все его чувства сосредоточились между ног, коленями Яшамару требовательно сжал твердые бока партнера, скользя по его одежде.
- Смотри, - последний раз приказал Казекаге, убирая пальцы.
Его член настойчиво ткнулся в раскрытые, подготовленные складки и, немилосердно растягивая, с отчетливым усилием, проник внутрь.
От этого давления тело Яшамару заскользило вперед, шелестящие птицы документов полетели в разные стороны.
- Я вижу, - одними губами проартикулировал Яшамару, поднимая руки и вцепляясь в край стола. Он, действительно, видел.
Видел синеватые вены, вздувшиеся на висках от усилия удержаться, дать время привыкнуть, видел крупные ладони, фиксирующие раздвинутые бедра, видел глубоко, размеренно дышащую, грудную клетку. Все это тонкой вязью дрожало на стекле, пробивалось в затуманенный разум.
Ощущение наполненности, наконец-то, полной принадлежности, затопило Яшамару, как приливная волна скрытый грот. Он наслаждался горчащим вкусом у корня языка, пересохшим ртом, по которому с трудом прокатывался будто раскаленный воздух, жесткой одеждой Казекаге, царапающей его кожу.
Тот опять слегка повел телом, Яшамару всхлипнул от пронзительности чувств, дернувшейся тонкой боли в растянутом анусе. Казекаге начал неспешное движение. Как маятник — завораживающий, постоянный ритм и увеличивающаяся амплитуда.
Кажется, Яшамару даже кричал, двигаясь взад-вперед, скользя намокшей спиной, напрягая мышцы предплечий, чтобы удержаться. Казекаге нанизывал его на себя без передышки и жалости, зад горел огнем, но одновременное чувство глубокого удовлетворения ширилось и росло, перекрывая боль, сплетаясь с цепкими, упорными вспышками удовольствия.
Яшамару не видел себя, да и не хотел видеть.
Ему достаточно было того, что он опять отражается в чьих-то глазах, не своих, совершенно других, и, именно он, наполненный чужой плотью, а не только своими нематериальными чудовищами. На мгновение, всего пару ударов сердца, он позволил себе поверить в хороший конец, неодиночество.
Мгновение прошло, не оставив даже послевкусия, Казекаге навалился тяжело, мощно двигаясь, вбиваясь, вынуждая подаваться навстречу, немыслимо изогнувшись, широко лизнул обнаженный, дрожащий живот. Яшамару почувствовал, как поджались яйца, тягуче заныло в паху, куда, будто притянутая, скользнула рука Казекаге, и забился в оргазме, сжимаясь и утягивая его за собой.
Стекло окна-иллюминатора плавилось и стекало. Мокрые ресницы норовили сомкнуться.
Мокрые? Отчего?
* * *
Укутанная в плотный, многослойный балахон небольшая старческая фигура склонилась над подземным озером, задумчиво комкая в руках моток лески. Рядом лежала телескопическая удочка, ожидающая своей очереди.
Чие, покачивая головой, перебирала острые узелки, сноровисто распутывая старые, прозрачные нити. При этом на свою работу она не смотрела. Темный, спокойный взгляд, почти не мигая, сосредоточился на недвижимых водах. Книжка воспоминаний, неохотно перелистывая свои страницы, пестрела тонкими, детскими силуэтами, дымкой красных волос и таких же красных глаз.
Едва заметная дрожь, рябь по поверхности, из пустоты, ниоткуда, и глаза маленького мальчика, далекого, горького прошлого поменяли окрас, расцвели ярким, бирюзовым и Чие, невольно дрогнув, опустила руки.
Леска, прощально дернувшись, разорванная, упала на ее колени.

капсы

@темы: размер: мини (до 20 машинописных страниц), жанр: ангст

---

Реклама новой додзи ))

[Юнис Византия]

Дисклеймер: Кисимото Масаси, использован арт Reatreat

По сложившейся традиции, от переводчиков немножко веселого пиара ))

@темы: Ирука, Какаши, переводные додзинси, реклама, жанр: юмор

---

Приурочено к 23 февраля

[Wvabra]

Название: Фотожаб. Какаиру зовьетстайл от Wvabra
Автор: Wvabra
Использованный материал: советские лозунги, кадры из аниме Наруто и арт неизвестных мне авторов
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Предупреждение: переделка советских агитационных плакатов. Под катом 7 картинок
От автора: это баловство началось еще в начале февраля. Зачинщиком (если мне не изменяет память, но если я не права, девочки меня поправят ) была Senki, наш дорогой ЭЗАС. Так вот, решили, что надо как-то 23 февраля отметить и всех поздравить. Наши любимые шиноби, естественно, не имеют ничего общего с российской армией, но все же родину свою они защищают каждодневно (и в каждом фике, да). Поэтому в качестве подарка всем причастным и не очень и ради поднятия настроения (ну, это походу моя миссия ) выставляю этот фотожаб.

оно здесь

+ бонус

@темы: Ирука, Какаши, фанарт, Цунаде, жанр: юмор

---

Клип

[Treismor Gess]

Название: Вольному воля
Автор: Treismor Gess
Указание на использованный материал: анимэ «Наруто», песня О’Шеннона
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: бонус к «Табу».
Ссылка на фик: Часть 1, Часть 2, Часть 3

посмотреть

@темы: Какаши, авторское видео, Итачи

---

Табу окончание

[Treismor Gess]

Название: Табу
Автор: Treismor Gess
Пейринг: Kakashi/Itachi
Рейтинг: NС-17
Жанр: сёнен; angst
Размер: midi
Состояние: закончен
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Саммари: Итачи, обращаясь к Кисамэ, вспоминает прошлое.
Размешение: разрешено

Часть 1

Часть 2

Часть 3

...Когда носитель Зеркального Шарингана возник перед нами, прикрыв своих сотрудников – я уже знал, что это именно Мой противник. Не твой. Пара ретивых дзёнинов, навязавшая нам бой, могла быть случайностью, следствием усиленной бдительности. Но когда появился этот – все стало понятно. «Я просил вас разобраться с ними... Но, знаете, забеспокоился». Значит, он узнал меня еще в чайной – и послал людей на перехват. Все логично. «...Если ты проговоришься о местонахождении нашего селения, ты совершишь подлость. Делом чести будет выследить тебя и убить».

- Что нужно шиноби-отступникам в нашей деревне?

...Ты же видел, что он обращается именно ко мне? Он изучал, насколько изменился мой Шаринган, и каковы мои намерения. То есть – насколько я опасен. Он назвал твое имя и имя твоего меча – но лишь для того, чтобы показать осведомленность. Она тебе, помнится, польстила. Ты опознал его по информации в нашей базе: «Копирующий ниндзя уровня S». «Самый обсуждаемый человек в Конохе». Еще один знаменитый труп на твоем мече... Любишь убивать людей с легендой? Мне порой кажется, дай тебе волю – ты будешь жить в очень скучном мире, Кисамэ. Поэтому я сказал тебе: «Уходим!» Раны – это следы. Они все осложняют. Я уже оставлял мертвецов в этой деревне... только ради того, чтобы не оставлять их впредь. У этого человека информацию мы получить бы не смогли. Он наверняка вызвал подкрепление. В нем всегда было что-то от пастушьей собаки, охраняющей свое стадо либо зубами, либо громким лаем. Его лай в этот раз нам навредил.

- Зачем вы пришли? – гнул он свое, сверля меня глазом. Ты слишком азартный напарник, Кисамэ... Тебе следовало убираться сразу, а не злить его и меня. Или надеялся, что я отдам тебе своего противника?

- Мы просто кое-что что ищем, - ответил я скупо.

- Кое-что?.. – Видимо, он решил, что я пришел за его учеником. За моим глупым маленьким братом.

- Да.

- Что, конкретно, вы ищете?

Очень глупый разговор. Было ясно, что он не отвяжется. «Если бы не Кисамэ, все было бы уже кончено», - сообщил я в сердцах. Он услышал в этом нечто свое, видимо был на взводе. В любом случае, он напал на меня.

Пробежки по воде, скоростное клонирование и игры с кунаем были разминкой вежливости. Мы сделали друг другу пару комплиментов о скорости и качестве техник. Его команда выразила своему защитнику восхищение. Ты, к моему раздражению, ее поддержал.

- Проницательность вашего Шарингана впечатляет...

Он был более трезв, сказав своим людям, чтобы не расслаблялись. Упомянул о моей карьере в АНБУ и о том, что я не показываю свою силу. Его лай действительно был вредоносен. Я решил увеличить трезвость.

- Хотя твое тело приняло Шаринган, - сказал я, - крови нашего клана в тебе нет. Только мы знаем все секреты Шарингана и все его техники.

- Это правда, - ответил он. – Я быстро устаю.

...Мне всегда были непонятны корни его искренности. Моя победа была предрешена. Мой противник не мог этого не знать. На что он надеется? На силу своего духа? Или ценит жизнь товарищей больше собственной? Тем не менее, его таланты были весьма разносторонни. Почти так же, как и его лицо.

Занятно, что теперь, глядя на него бесстрастным взглядом, я находил его скорее интересным, чем нелепым. Сконцентрированный, собранный сгусток нервов. Красивый разворот плеч. Раздвоенное лицо над маской – меланхоличная задумчивость правой половины и холодная агрессия левой. На фоне белых бровей и волос его шаринган горел, как уголь. Цвета нашего проклатого клана он носил на своем теле – белый и алый, Тенгу-но-Учиха.

- Я покажу тебе силу нашего клана, - закрыл я глаза. Если он опасался за свою жизнь – он мог бежать. Это было честное предупреждение.

...Хотя и совершенно бесполезное. Он прекрасно понял, что его ждет, заставив остальных зажмуриться. У нашей взаимной самоуверенности до сего момента было общее основание - Шаринган. Но я мог и должен был использовать его высшую форму. Плата меня не смущала – я слишком долго к этому шел.

...Хатакэ не владел техникой иллюзии на моем уровне – но, как я знал, умел ее отражать. Он приготовился к обороне. Насколько я мог заметить, его стиль ведения боя всегда был оборонительным. За это время он успевал изучить соперника ровно настолько, чтобы, когда наступит момент, нанести единственный сокрушающий удар. К счастью, я успел ослабить его, заставив использовать Шаринган для копирования и предотвращения моих атак. Больше никакого перехватывания инициативы.

...Я думаю, он был по-настоящему потрясен, когда оказался в плену Тсукиёми, гипнотического мира красной луны. В отличие от обычного гендзюцу, кратковременной зрительной иллюзии, здесь я владел временем и пространством, имея возможность погрузить противника в свой или его личный ад. Минута растягивалась на несколько часов, моему контролю было доступно любое количество объектов. Но самое главное – я задействовал все пять чувств, и любое из них было здесь совершенно реальным.

Мир его страхов был мне неведом. Скорее следовало признать, что в его прошлом нет ничего такого, что могло бы его парализовать. Зато моя адская реальность всегда была со мной. И в ней я мог пытать его ровно трое суток. 72 часа незамутненной боли – что может быть чище?

Овладеть кем-то можно только с помощью боли. Или с помощью страха перед ней.

Войдя в собственный сумрачный мир вслед за ним, я обездвижил его. Никаких изысков – только функциональность. Каменный крест, скобы для рук и ног, его печень на уровне моих глаз. Алое небо над черной пустыней клубилось туманом. Он, казалось, все еще не мог поверить в свое поражение: запрокинул голову, будто ждал почтовых птиц... или искал поддержку в тяжелом решении... Увы, там были только желтые облака. Все кончено, мой случайный Враг и несостоявшийся Друг, что сделано – то сделано.

Я достал из-за спины меч и пронзил его селезенку. Он содрогнулся, глядя на меня в немом изумлении. Его изумление все еще было мне приятно. Я вытащил клинок и поразил его печень. Он закричал. Тот факт, что в реальности он стоял по колено в воде и смотрел на меня, молча сжав челюсти, ничего не отменял – в этом мире он кричал, потому что ему было больно.

Я достал второй клинок и вонзил в него.

- Интересно, сколько ты продержишься? – спросил я. - Ведь тебе недоступна сила нашей крови?..

...Два человека с моим лицом теперь стояли у его подножья. Он стал догадываться, что я ему уготовил. Закрыл глаза, словно это могло его отвлечь. Я удвоил количество объектов – теперь он с соседнего креста смотрел на себя же, и созерцал происходящее во всех подробностях.

- Это же... гендзюцу? – прохрипел он. Было не очень хорошо, что он соображает, но было с определенностью хорошо, что он не в силах противостоять.

- Ты в мире бога Луны, - погрузил я него свой меч.

Должно быть интересно, как чувствует себя раненый, который не может сопротивляться последней воле убийцы, и вынужден наблюдать собственную смерть. Сокращается или растягивается оставшееся ему время. Замутнено его сознание, или оно остается ясным... Подарит ли ему последний удар радость?..

...Во всяком случае, не теперь – пока мой мир содрогается его криком. Мучительно выгибается напряженная шея, кровь течет по форменным штанам с грубым швом. Неужели я так досконально помню подробности?...

- Успокойся, - заметил я.

– Это же только иллюзия, - отозвался он, тяжело дыша.

- Ты, похоже, не осознаешь всю ее силу, - я повернул в ране клинок. – Твоя боль реальна. Она реальна, хотя и создается иллюзией.

Вены его глаз налились кровью, рот судорожно хватал воздух. Однако его лицо не выражало ни сопротивления, ни покорности, ни страха. Это было сродни падению в чистое существование. Я должен был сделать его как можно более ужасным.

- Как долго твой разум сможет выдержать это? – Мой меч прошил его насквозь, и поразил крестовину.

Ответить внятно он уже не мог. Его голова опустилась. Красная луна пульсировала на внутренней стороне наших век. Я удесятерил количество крестов, на каждом из которых был он, и каждый из которых сообщал ему, что боль будет увеличивается. Он висел посреди собственного кладбища.

- Ближайшие семьдесят два часа я буду поражать тебя катаной, - сказал я, размножая свой собственный образ, пока сотня человек с клинками не посмотрели на него моими глазами.

Его кулак сжался.

- С того момента, как мы начали, у тебя осталось 71 час, 59 минут, 59 секунд.

Но посмотрел на меня с выражением глубокой меланхолии, словно сожалел о том, что мне недоступно.

- Всего?... – пробормотал он.

...В этот момент мне показалось, что небо рухнет на землю, и мое гендзюцу схлопнется. Он что – издевался надо мной? В таком состоянии? Ему мало?...

- Прошла всего... одна секунда?

Конечно, нет. Нет. Он просто считает время. Почти также, как когда-то я. Переводит единицу здешнего времени в единицу реальности. Связка клинков пронзила его расходящимися бритвами. Это только начало.

...Разумеется, я делал перерывы. Кратковременный отдых угнетает волю, особенно если в эти периоды все пространство превращается в калейдоскоп моих глаз. Я полагал, что изжил этого человека и все, что он мог бы мне дать. Чтобы проверить мою силу, мне нельзя было останавливаться. Я должен был знать, что я могу себе позволить. Чудовища – это украшение своей страны.

На середине дзюцу – на 36-м его часу, моем проклятом номере – я понял, что больше не желаю его мучить. Я хочу его согнуть. Он совершенно точно не мог отразить мою технику, но как-то ей сопротивлялся. Его разум оставался ясным. Может быть оттого, что он умел отдаваться страданию иначе, чем я? Что-то было в его прошлом, что закалило его. Что-то, с чем он очень глубоко примирился.
Его сожалеющий о моей жестокости взгляд меня бесил.

Где-то там же он перестал кричать. Это было даже приятно – все приедается. Может быть, он наконец перестал различать, что с ним происходит? Тогда сознание должно было вскоре покинуть его... Однако мимика его лица жила Закрытое веко дрожало. Шрам от врезанного шарингана и сведенные брови били по моему зрению. Седая прядь пересекала рассеченную кожу. Он нравился мне таким.

На проникающие удары он теперь реагировал всем телом. Оно содрогалось, рискуя сорваться со скоб. Его позвоночник полностью отделился от опоры. Это была судорога агонии. Может быть, я ошибся насчет его прошлого – там было нечто, что он себе не простил? И полагает, что все происходящее с ним – заслуженно?..

Ближе к финалу меня осенило – он же не ненавидит меня. В его сознании я все еще капризный ребенок, который добивается чего-то за его счет. И это то, что он обязан просто перетерпеть. С восьми лет он чувствовал себя взрослым. Наверное, его весьма забавляли зубоскалы, прикладывающие его прическу. Сейчас она выглядела обычной, полностью упав на его лицо. Эта техника безопасна для его рассудка. По его собственным словам, если можешь и хочешь кого-то убить – убивай сразу. Боль не профессиональна. Она унижает того, кто пользуется ей как оружием.

Я был не профессионален в его глазах более семидесяти часов.

Какое... разочарование.

* * *

Когда иллюзия завершилась, я снова увидел его, стоящего напротив меня: руки упираются в колени, стесненное дыхание, запавшие глаза. Расширенный зрачок Шарингана. Мои собственные глаза были очень злыми. Неужели этот ускользающий человек поймает меня в собственную ловушку снова? Заставит ненавидеть его?...

Видишь ли, Кисамэ, это одна из многих мелочей, которые имеют значение. Пока ты одну минуту созерцал мой затылок, со мной произошло много интересного.

...Наконец мой противник упал. Его чакра была на нуле. Тем не менее, он все еще не отключился. Я впервые видел подобное.

Его команда услышала плеск. «Что случилось? – заголосили они, - Нам уже можно открывать глаза?»

- Нет, - сказал он сквозь зубы. – Еще нет...

Потом случилось то, что не дает тебе покоя. Он поднялся на одно колено и выдал собранную информацию. Но главное – он был чертовски упорен в своих вопросах без ответа. Он продолжал преследование, и за трое суток навязчивая мысль не испарилась: «Тебе нужен твой брат?..»

...Все равно бы он догадался. Следовало выяснить степень его информированности. Поэтому я ответил: «Нет, нам нужно наследие Четвертого».
Конечно, он догадался. Мало того – он огласил догадку вслух вместе со всей нашей поднаготной. Он был отлично информирован и весьма проницателен. К несчастью – совсем не осторожен. Ему не следовало посвящать в наши дела своих зажмурившихся партнеров. Не стоит кичиться своим умом.

* * *

...Сейчас я думаю, что дело не в этом. Он все еще предполагал, что мы убьем его. Как думаешь, Кисамэ – ты бы не отказал себе в удовольствии?.. В конечном итоге? Поэтому он сообщил о том, что знал – в надежде, что один из трех выживет, и информация пригодится.

То, что он раскрыл рот, сделало его смертником. Но для меня это сделало его Особым человеком. Его ценности были абсолютно такими же, как мои: он защищал то, что любит. Мирный завтрашний день, солнечные пятна на траве, безопасные лунные ночи, тишину, которая не нарушатся воплями гнева и боли, детей, которые не знают, что такое сиротство. И среди того, что он любит, был мой глупый маленький брат. Делал он это как и я – в одиночку. С ним было интересно иметь дело прежде – и будет еще более интересно, когда мы встретимся снова.

Как ты думаешь – правильно ли ты понял мои слова: «Позаботься об этом человеке?»...

Я сказал ровно то, что хотел, когда ты с мечом наперевес бросился рубить дзенинов Конохи. До двоих из них мне не было никакого дела. А о нем тебе следовало позаботиться. Знаешь, что это такое?

Не трогать и не калечить мою добычу.

* * *

- Вы были знакомы прежде, не так ли? Совместные миссии?
- Если ты не заткнешься – то подавишься собственным плавником.
- Приятно слышать, что я прав.
- Ты не прав.
- Приятно слышать, как ты врешь.


Я никогда не лгал тебе, Кисамэ. Кто виноват, что твои мысли куцы?..
Даже если они пахнут кровью, как и мои.


Fin

@темы: Какаши, размер: миди (от 20 до 70 машинописных страниц), Итачи, жанр: ангст

---

Табу 2

[Treismor Gess]

Название: Табу
Автор: Treismor Gess
Пейринг: Kakashi/Itachi
Рейтинг: NС-17
Жанр: сёнен; angst
Размер: midi
Состояние: закончен
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Саммари: Итачи, обращаясь к Кисамэ, вспоминает прошлое.
Размешение: разрешено

Часть 1

Часть 2

Ты думаешь, я тоскую по солнечным дням, потому что я из Конохи. Это верно. Но я слишком люблю себя, чтобы лгать о предпочтениях. Мне нравится туман. Но здесь он всегда серый.

…Когда мы доставили пленника в деревню, я сдал стандартный отчет и отправился в архив. Я хотел знать, кто такой номер Девятнадцать. Это можно было сделать только методом исключения. Необходимо было сопоставить два числа: общее количество шиноби Конохи и сведения о генинах, нукэннинах, заключенных и работниках легальных организаций. Остаток приходился на АНБУ. Так я буду знать имена. Потом следовало исключить женщин и людей старше тридцати, если бы такие нашлись.

Работа заняла у меня почти неделю. В АНБУ служило около тридцати человек. Под подозрение попадали двадцать из них. Придется наводить частные справки, - понял я. Девятнадцатый видел, как вела себя наша чакра. Если это не высокопарный треп, значит, у него есть особенность, измененный ген, подобный моему. В этом месте меня окатила горячая волна. Кого же я выбрал?.. Самым простым было бы предположить обладателя Бъякугана из клана Хьюга – но эта аристократия не служила в АНБУ.

При этом я понятия не имел, зачем мне номер Девятнадцать. Я не желал с ним видеться. Мне не нужна была связь. Он не преследовал меня и не догадывался, кто я такой. Или догадывался – и деликатно стоял где-то в тени. Может быть, я себя чем-то выдал? Кроме возраста, кончено. Судя по номеру, Девятнадцатый в АНБУ давно. Он может знать по номерам всех новичков. Не так много человек появилось тут за последние два года.

Тут моя мысль метнулась в противоположную сторону. А что, если Девятнадцать сейчас занимается тем же, что и я? В архиве всегда кто-то есть, старые связи, снятые копии. Найти меня куда проще, чем его. Среди ойнинов было несколько парней пятнадцати- шестнадцати лет. Двое были капитанами. Один из трех – это почти наверняка стопроцентное попадание. Вдруг он любопытен? А если его спецификация – разведчик? Вдруг он замечает такие вещи, которые мне никогда не пришли бы в голову?

С прискорбным тщанием я стал воспроизводить ночную сцену во всех ее подробностях, начиная с самых первых шагов. Результат мне не понравился – я не вспомнил ни одного своего прокола, зато заново пережил серию ярких и ненужных мне ощущений. Моя голова и все мое существо, наконец, были заняты чем-то помимо рока моего клана. Даже бессмертный Мадара перестал меня подавлять. Все замечания и настояния домашних пролетали мимо, словно они имели в виду кого-то другого. Человека, познавшего нечто истинное в глубине себя, трудно поглотить. Это доказывает, насколько такая пустяковая вещь, как секс, может облегчить существование.

Историю с вызовом к Хокаге я не упоминаю – она не имеет отношения к Девятнадцать. Однако этот вызов доказал, насколько я был проницателен, и насколько теперь подготовлен. До этого я нес свою рану и хранил ее от случайных прикосновений. Все мое существо было раной. Я был настолько готов быть раненым, что ждал этого. Но когда наступил момент решения, выяснилось, что вся моя боль в прошлом. Рана уже была нанесена, она не могла сделаться глубже. То, о чем просил меня Хокаге, я действительно мог сделать.

План отлично работал. Родители понимали, что со мной творится что-то не то. «Ты очень изменился за последнее время». «Это из-за работы», - говорил я, и ни словом не лгал. Мой маленький глупый брат был более проницателен. Он видел, что я поглощен, и это – не дела нашей семьи. Наверное, Итачи-кун думает о своих друзьях. Все правильно.

У меня было еще несколько миссий в АНБУ – в составе моей команды или совместно с другими, где Девятнадцать не значился. Расспрашивать я не хотел – не было ни одного повода. Он мог вычислить меня и каким-то образом избегать совместных заданий. Тогда зачем были прощальные церемонии? Или ждет, что я сделаю первый шаг и использую свою власть для того, чтобы мне дали общее задание с его командой? Не хочет навязываться? Оскорбился? Тогда что мне даст знание его имени? Приду к нему домой?.. Черт, я совершенно не знал, что делать. Вместо того, чтобы спокойно действовать по плану, чувствуя себя худшим из худших, я чувствовал себя не то облагодетельствованным, не то обыгранным. Меня водили за нос. Может быть, меня просто забыли, отставили в сторону. Это невозможно было так оставить. Я погрузился в какое-то безумие. Меня снова начали посещать картины мщения, следующие сразу за видениями триумфа. Я найду Девятнадцать и изуродую его. Он никогда меня не забудет. Первый мужчина не забывается.

Мне нужен был Мангекью Шаринган. Прежние друзья превратились в тени. Я был готов.

* * *

Нарушение табу – это своего рода зависимость. Оно дает огромное выделение энергии. Объем чакры увеличивается. Я убил своего лучшего друга и обрел силу Глаз. Отец понял, что произошло. Возможно, он надеялся, что теперь я исполню его мечты – но у меня были свои. Смутно я ощущал, что дважды в одну реку не входят, и мой удел – стать тем, кому я посвятил самые сознательные годы жизни. Нукеннином, беглым шиноби, преступником категории S. Вот будет потеха тогда встретиться с Девятнадцать.

Мои губы могли улыбаться при этой мысли – но на самом деле я считал ее наиболее вероятной. Мы встретимся и будем убивать друг друга по законам самураев. Перед его смертью я посмотрю в его открытое лицо. Это будет моя последняя и самая полная свобода.

В тот день, который стал для моего клана роковым, я зашел к Хокаге обсудить условия нашей сделки. У него было два капитана АНБУ, которых отправляли к Мидзукагэ, в Страну Воды. Один из них был начальником Девятнадцатого. Там же и тогда я узнал, что Девятнадцать уволился из АНБУ.

* * *

Эта весть пришла как нельзя более вовремя. По пульсации в груди я понял, что достиг вершины. Все связи разорваны. Я стоял в пустыне. Или скоро в ней окажусь. Младший брат заслуживал лучшей участи… Но это другое.

...Завтра. Великое слово полного бессилия. Завтра любой из нас оказывается перед лицом того же решения, но на день более старым. Так почему не сегодня? Завтра может прийти, а может не прийти. Если нужно решиться, то нужно решиться прямо сейчас.

* * *

Когда закончилась ночь, я уходил по крови своей родни, и солнце, вставшее над горизонтом на треть, било мне в глаза. В этом новом существовании без границ солнечный диск проступал словно сквозь дымку. Это была не только усталость – это была плата за Мангекью Шаринган. Если я не хочу жить в сумраке, его использование надо свести к нулю. Пока. Пока мой глупый маленький брат не вырастет и не очнется.

Я добрался до воды, смыл кровь, прошел по руслу против течения и свалился на берегу в первом же укромном месте. Знаешь, какая картина посетила меня, едва я прикрыл глаза?
Кабинет Хокаге.
«Срочно вызовите полицейское управление».
«Прошу прощения, там никого нет, все мертвы. Он вырезал весь клан»
«Срочно вызовите АНБУ»
«Он состоял в АНБУ и знает все их приемы. Боюсь, это не даст результата»
«Тогда срочно вызовите самых сильных шиноби! Речь идет о безопасности всей деревни».
«Вы думаете, простые шиноби будут более успешны против преступника S-категории, чем полиция или АНБУ?»

Я наслаждался.

* * *

В середине дня я вскочил и помчался к границе – я чувствовал, что погоня есть, ее не могло не быть – и она близка. Я двигался в Страну Дождей на встречу со своим будущим.

Мой след взяли необычные собаки. Они шли на запах чакры, вода не спасла меня. Это были знакомые собаки. Значит, все-таки АНБУ. Это значило, что против меня будет использована тактика захвата живьем – стихийное дзюцу-ловушка, и бой будет дистанционным. И это также значило, что мне надо бить на поражение. В ближнем бою, если простое гендзюцу не сработает. «Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть». Земляные, древесные и воздушные техники я мог пробить огнем. К несчастью, я не мог позволить себе использовать Мангекью Шаринган. На всякий случай, я сделал две теневые копии и направил их в противоположных направлениях, чтобы сбить собак.

Собак оказалось больше, чем я ожидал. На нашей операции их было трое. Теперь их было восемь. Я совершено зря истратил чакру.

Потом появился преследователь. Обычный шиноби, двигающийся в листве. Сколько человек следует за ним? Глупец, - подумал я, - ты будешь первым мертвецом. Однако избавиться дистанционно мне от него не удалось: он владел дзюцу воды. Я занял позицию, чтобы принять бой. Он показался из-за ветвей – седой, в зеленной одежде дзенина, в повязке на лице, один глаз скрыт банданой, и эта нелепая, кичливая прическа…

- Итачи Учиха, - сказал он и ритуально поклонился. Воинское приветствие по самурайскому кодексу весьма меня удивило. У любителя ширпотреба обнаружилась культура. Впрочем – я вспомнил часы, проведенные в архиве – судя по седине, он происходил из рода Хатакэ, его отец был помешан на бусидо.

- Хатакэ, - поклонился я. – Или мне называть тебя Седой Клык?

- Нет, - ответил он, - Седой Клык мертв. Называть меня следует, - он приподнял бандану, - Зеркальный Шаринган.

Это были нехорошие новости. Второй его глаз был алым. От брови через оба века на скулу шел глубокий шрам. Три добавочных зрачка говорили, что уровень его копирования максимально высок, и все мои атаки будут предугаданы.

- Думаешь убить меня? – спросил я.

- Нет. Я хочу удостовериться, что ты покинешь пределы страны, и никогда здесь больше не появишься.

- Какая самоуверенность.

- Я владею стихией воды и молнии, - спокойно продолжал он. – Мое Чидори разрежет твою чакру, если я подойду ближе. Я старше тебя, и знаю около тысячи техник. А ты не выглядишь отдохнувшим.

- Твой глаз принадлежит моему клану, - ухмыльнулся я, глядя в его разные глаза. – И он выпьет твою чакру досуха, пока ты будешь им пользоваться.

- Я знаю людей, похожих на тебя, - кивнул он. – Ранняя гениальность, большие перспективы, большие амбиции. Видимо, тоже стал чуунином в восемь лет?..

…Это он про себя, - понял я. А я полагал, что рекорд принадлежит мне.

Пока он пытался поразить мое воображение своей боевой мощью – я сплел гендзюцу. Рассуждающий воин не может принести пользу в бою.

- Зачем мне знать, чем именно мы похожи? – возразил я. – Гораздо существеннее, чем мы различаемся.

…Он застыл, расширив зрачки. Отлично! Существует столько же миров, сколько и умов, потому что каждый ум живет в своем собственном мире. Сейчас я заставлю его сделать себе татабару, харакири из позиции стоя. Я в общих чертах знал историю его отца – Седой Клык Конохи провалил миссию, пойдя на поводу у эмоций. Он покончил с собой, чтобы смыть позор. Наверное, на единственного ребенка это произвело неизгладимое впечатление. Без Мангекью Шарингана создать полную иллюзию было трудно, но что решено, то решено.

Вот его рука вынула из-за спины кунай. Вытянулась вперед, обратив острие на живот. Зрачки сузились. Застывшие глаза с ужасом смотрят на лезвие.

В своем воображении он видит сейчас фамильную кусунгобу. Он знает, что провалил свою миссию, позволил преступнику скрыться, и вся деревня полагает его предателем. Их мирная жизнь теперь под угрозой. Должно быть, это очень мощное переживание, усиленное двойным чувством вины.

Вот он упал на колени. Значит, его отец совершил церемониальное сэппуку. Я изменил его одежду на ритуальное синисодзоку. Белые полы шевелятся, словно дышат… вот край кимоно сползает с правого плеча… с левого… ткань опадает, как снежный ком… рукава обвивают его бедра… мышцы живота покрыты бисером пота… пора.

Кунай устремился навстречу его телу – и вдруг в последний момент изменил направление, вонзившись в бедро.

Видение тут же развеялось. Мой противник перехватил кунай и метнул его в меня. Я уклонился.

- Красивое и достойное зрелище, - сказал он, уперев руки в колени и переводя дыхание. – Но ты не учел одну вещь. У меня нет приказа ни убивать, ни задерживать тебя.

- Ты отразил мое гендзюцу? – хмыкнул я.

- Я же сказал, что в следующий раз учту все пожелания и лучше подготовлюсь, Тридцать Шестой.

Я сжал зубы, чтобы не измениться в лице. Так это посмешище и есть – номер Девятнадцать?.. Когда он узнал, кто я? Уже после того, как я покинул Коноху, или выяснил еще тогда?.. Но гораздо хуже была другая мысль – это его я только что раздевал в воображении?.. Очень неосторожно.

- Ты из АНБУ, - сказал я бесцветно.

- Уже нет, - подтвердил он мои сведения. – Как и ты. А теперь я провожу тебя до границы.

- Не боишься, что я тебя убью?

Его глаза сузились в блаженной улыбке. Он стал похож на человека, который умиляется чужой наивности.

- Если у тебя есть ко мне личный счет, давай обсудим его и назначим время поединка, - сказал он. – Глупо убивать без причины. Тебе ничто не грозит.

Отлично, он подозревает, что я трус. Я пожал плечами и оттолкнулся от земли. Через секунду он обнаружился по левую руку. Мы летели сквозь листву, и я косил глазом, следя за его намерениями. Ничего подозрительного. Затянутый черной тканью профиль, резкая линия челюсти, острый подбородок. Какое-то глумливое лицо. Я дорого бы дал, чтобы увидеть его открытым. Может, под этой тканью какое-то уродство? Иероглифы контракта? Ожог или протез?.. Я углубился в память ощущений. Они скорее отрицали, чем подтверждали предположения. Так прошел час.

Все это время он не сказал ни слова и, казалось, смотрел только вперед. Я не ощущал опасности, само его присутствие было почти незаметным, каким-то пустым. Даже чакра была прозрачной, словно растворилась. Может, она у него кончилась? Интересно, - думал я, - теперь мне известно его имя и даже общий облик. Но ничто не изменилось, самая большая загадка последних дней кончилась ничем. Возможно, дело в том, что секрет раскрылся в неподходящее время. Или раскрылся слишком быстро, словно мне бросили в лицо разгадку. Снисходительно, из жалости. Никакого удовлетворения. Девятнадцатый просто догнал меня и назвался, развеяв все неясности. Он что, действительно всего лишь проводит меня – и все? Зачем ему это надо? Чей приказ он исполняет? Или это его личная инициатива? Тогда что он от меня хочет? На что-то надеется? Я же велел ему не преследовать меня! О чем он думает сейчас – о себе или обо мне? Или он вообще обо мне не думает? Может быть, он в этом не нуждается? Это какое-то свойство его зеркальности? Может, убить его?

Нет. Сначала я хотел бы посмотреть на его лицо. И кроме того – тут не все ясно. Убивать достойного противника – большая глупость. А убивать без предупреждения - малая честь.

* * *

Наконец, лесной массив иссяк, впереди было рисовое поле, а за ним поток и горная гряда. Мы приземлились в вечернюю росу. Солнце садилось; до границы было еще довольно далеко. Следовало устраивать ночлег.

Мой спутник спустился к воде, и на какое-то время я потерял его из виду. Гордость не позволяла проявлять любопытства. Пусть плещется, может быть утонет. Неожиданно все напряжение последних суток покинуло меня, равнодушное отупение клонило к земле. Это разительно отличалось от медитативной концентрации, которая делает нас внешне похожими на застывшие камни, в то время как чувства обострены и подобны ледяному пламени. Я лег в траву, поджав ноги. Влага почвы почти не ощущалась. Может быть, это была та трансформация, о которой говорят мудрецы – трансформация внутренней смерти.

...Время шло. Темнело. В какой-то момент этого полусна я понял, что мне не безразлично, что со мной происходит. Пока я бежал, пока любой встречный мог быть только врагом, я рассматривал одиночество как важную часть своей безопасности, как необходимое условие. Но впереди было не только изгнание и жизнь среди изгоев, преступников и беглых убийц, прозябание в чужих домах, в чуждой среде – впереди была моя зрелость, если я доживу до нее. Зрелость без малейшей возможности разделить ее с кем-то, похожим на меня.

Мне было стыдно за слезу, которая текла по моей щеке. Какой толк в слезах?

- Итачи-кун, - раздалось над головой. – Не стоит спать на земле.

Я обернулся – перед мной была его протянутая рука.

- Что тебе от меня надо? – бросил я. – Оставь меня в покое.
- Это всего лишь долг гостеприимства, - его рука тяжело опустилась мне на плечо.
- Я не твой гость, – отвернулся я.
- Это больше не твоя страна, - резонно ответил он. – Но она проводит тебя по правилам. Запомни ее с лучшей стороны.

Эта высокопарная чушь была нелепа, хотя в ней присутствовала некая красота. Красота умирания.

- Нет смысла омрачать последние минуты, - нагнул он голову. - Что сделано, то сделано.

Это было невыносимо. Я вывернулся и встал, уставясь на реку. Раздражающая забота скорее вызвала бы мой смех или гнев. Но не слезы – их я не мог задержать, только скрыть. Упавший в воду закат резал глаза. Поражение света пронизывало мою судьбу, что сделано – то сделано. Сквозь линзу слез блики на воде двоились, выбрасывали разноцветные лучи, словно играли с моими глазами. Я чувствовал острую боль, в которой присущее ей страдание смешивалось с совершенно новым чувством наслаждения. Может быть, его следовало определить как поэзию. Безличная, веками оттачивающая свою форму, мгновенная, как полет стрекозы, хрупкая в собственной недолговечности, неуловимая, подобная ветру в камышах – поэзия последнего момента. Этот случайный человек без лица постоянно достигал средоточия моей души, словно знал ее больше собственной. Но что он мог знать? Он ничего не чувствовал, просто следовал своему пути.

- Как далеко ты зайдешь, Хатакэ, - сказал я, - чтобы сделать мое прощания со страной незабвенным?

- Прости, что? – отозвался он, снова кладя руку на мое плечо. – Я задумался.

- Ты сам вызвался следовать за мной, не так ли? – повернулся я. Его единственный глаз был устремлен на меркнущий закат. – Почему?

- Пойдемте к костру, Итачи-кун, - ответил он.

- Это место... – остановил я его, – оно много значит для меня. Граница, которую я однажды пересеку, потому что в этой стране у меня осталось нечто дорогое. Когда придет срок – ничто меня не остановит.

- Завтрашний день не в нашей власти, - пожал он плечами. – Если ты проговоришься о местонахождении нашего селения, ты совершишь подлость. Делом чести будет выследить тебя и убить. Пока же мне поручено нечто другое.

«Охранять меня», - догадался я. – «Это работа Хокаге». Красота умирания достигла своей вершины.

- Поцелуй меня, - сказал я. – Здесь.

Бровь над открытым глазом поползла вверх. Он был изумлен. Мне было приятно, что он изумлен. Странным образом его скрытое лицо казалось законченным. Но уходить следует, не оставляя долгов. Сейчас я исполню свое последнее желание, я посмотрю в его открытое лицо. Это будет моя конечная и самая полная свобода.

- То, о чем ты думаешь, нам запрещено, - моргнул он. – Нам запрещена даже дружба. Это опасная и бесполезная игра.

- Плевать, - усмехнулся я. – Это последний подарок, которого я жду от моей страны. Я был ей верен, как умел. Или ты опасаешься за самого себя?..

- Не стоит этого делать, Итачи-кун, - отступил он. Но его сопротивление было рассудочным и слабым.

- Стоит, - притянул я его за жесткий пояс форменного жилета. – Разве не бывает легче, когда нечего терять?

Он запрокинул голову – разница в росте на миг сделала его совершенно недоступным. Треугольник подбородка выделялся на темной синеве как пик. Казалось, он пересчитывает звезды или высматривает почтовых птиц. Сквозь тонкую ткань я видел рельеф мышц на его шее, пульс выступившей вены. Эта податливость силы была столь же острой, как проходящая перед глазами смерть.

Потом его голова склонилась, и он приник ко мне прямо сквозь свою маску. Осторожный намек сдавшегося целомудрия. Сухая ткань не имела вкуса. Она ощущалась как насмешка, словно я запрещенной техникой оживил Кимэкоме-нингё, тряпичную куклу эпохи Хигасиямы. Я потянул край его маски вниз – он задержал мою руку. Медленно отстранил. Его рот прихватил мою верхнюю губу – я вцепился зубами в запечатанную нижнюю. Я понял, что падаю. Он подхватил меня моей же рукой - теперь она была заведена за спину. Он думает, что мне это нравится, потому что в тот раз я...

...Его ладонь опустилась мне на глаза. Как и в прошлый раз, промедление было мучительным. Он был свободнее меня, потому что ни от чего не зависел. Он был ко мне совершенно равнодушен. Я сдался.

С закрытыми глазами я опустился в траву, и взошедшая надо мной луна была красной. Она вращалась на внутренней стороне век. Поднятые над головой руки сошлись в обхвате его ладони. Я чувствовал под своими запястьями примятые стебли риса. Кожа его обнаженного лица оказалась гладкой и пахла дождем. Он проник в мой рот мягко, без малейшего колебания, со всей мощью оправданного обладания. Следы нашего первого и единственного сближения сквозили в каждом жесте, словно успели запечатлеться в генах. Постоянный захват моих рук – привычка к контролю или предосторожность? Теплый живой рот пил меня без всякого трепета, он был мне соперником, и я мог делать с ним что угодно. Я желал передать ему свою боль умирания. Его стон был моей наградой.

Я раскрыл глаза – его шрам от врезанного шарингана и закрытое веко ударили по моему зрению. Седая прядь пересекала рассеченную кожу. Часть моего клана не была мертва – она была сокрыта в другом человеке, и именно она...

...Мысль о том, что я второй раз желаю воспользоваться им как средством преображения, тогда не пришла мне в голову. Она приходила ко мне позже. Вместе с пониманием, что ему это могло быть неприятно. В любом случае, он сделал ровно то, о чем я его попросил. Его подбородок проехался по моей щеке – и через миг мои руки были свободны.

Я приподнялся на локтях. Он отскочил и теперь сидел на одном колене, держа двумя пальцами край надетой маски. Казалось, он собирается применить дзюцу. Однако это был просто жест концентрации. Темный глаз внимательно смотрел на меня, другой был закрыт. В чем-то ему пришлось бороться с собой, он тяжело дышал. Проявление легендарной силы воли дзенинов Конохи не радовало. Я так и не выяснил, нравлюсь ли я ему больше, чем сакэ.

* * *

Мы переночевали на его подстилке возле чахлого костра. Сумка с сюрикенами валялась поодаль. Он уснул мгновенно – или от усталости, или благодаря навыку. Любое положение, которое я занимал рядом, было мне неудобно, а единственное удобное казалось абсурдным. Спать на его груди или на руке? За кого он меня принимает – за опекаемого ребенка? Или он просто беспечен? Его близость не давала мне покоя. Он был совершенно раскрыт. Либо полностью доверяет моей деликатности, либо ничего не боится.

Я уже понял, что являюсь глиной в его руках, и если бы он пожелал того – то ни в чем не встретил бы сопротивления. Я мог бы исцелиться. Но ловить ветер на границе – глупое занятие, поймать же его никому не дано.

...Очевидно, все мои внутренние бури не имели никакого касательства к реальности. Облако поднявшихся мыслей застилало ее как огромная куча мусора. Кто-то где-то пойман в «ловушку ума». Оглядываясь, я убеждался, что это я.

Как бы то было, я с тоской осознал, что создал себе привязанность.
Снять с него маску у меня не поднялась рука.

* * *

На следующий день мы достигли Страны Дождей. Сотню вопросов, которые я хотел бы задать ему – например, о моем маленьком глупом брате – я похоронил в себе. Не было ни малейшего повода изменять сложившуюся картину. Чужие люди расстаются вежливо, потому что их тропы расходятся на этом перекрестке.

За пять лет, прошедших с тех пор, я убедился, что предела совершенству не существует. Я вел себя не очень умно. Допускать повторения этого нельзя. Игра сознания – это плен не лучше любого другого. Я полагал, что человека делают уязвимым его привязанности – но на самом деле его делают слабым его страсти. Если под привязанностями нет страстей – они всего лишь хлопковые нити, сильный человек переступит через них либо порвет без сожаления. Сопротивляться страстям куда тяжелее. Страсть стремится осуществить себя, она завладевает вниманием, лишает рассудка, а безрассудный человек ни на что не годен. Страсть, вырванная с корнем, не исчезает – она всего лишь превращается в ненависть. Цепи ненависти очень прочны. Если хочешь, чтобы человек был всегда привязан к тебе, если хочешь стать центром его мира – заставь его себя ненавидеть.

Мы знаем, что проще переступать через безразличных людей. Трудно сохранять хладнокровие в ненависти. В страсти же это тем более тяжело.

За пять лет я многое понял и растворил свою привязанность. Это значило, что у меня нет Врага, которого я желаю уничтожить, или возможного Друга, которого я желаю сохранить. Я свободен.

...Тебе никогда не понять, как можно оставить в живых человека, если логичнее было бы его убить. Даже если я скажу, что он учит моего маленького глупого брата приемам шиноби и в какой-то мере заботится о нем – этого не будет достаточно. Смысл в том, чтобы каждый момент времени погружаться в чистое существование без границ. Без логики, вне содержания ума, вне одержимости идеей. Каждый миг мир ломается, и в разрывы его ткани входит поэзия. Жить в соответствии с требованием момента – таков путь освободившегося человека. Жить в соответствии с жесткими представлениями – путь порабощения.

Не думаю, что тебе это доступно. Ты убиваешь, потому что любишь убивать. Ты живешь этой идеей. Я убиваю лишь тогда, когда без этого не обойтись. Поэтому, когда требование момента изменилось – я изменил свое решение о Хатакэ. Впрочем, нам все равно помешали – и в следующий миг это стало невыгодным.

Правильным является побеждать, а не уничтожать. Побежденный противник усиливает тебя, а мертвый противник – всего лишь труп. Победа несет вдохновение, смерть – пустоту. И иногда, возможно, сожаления. Убивают безалаберных и слабых. Нет чести в том, чтобы сражаться с подобным человеком, это лишь марает руки. Сражаться следует только с тем, кто сам может тебя победить.

@темы: размер: миди (от 20 до 70 машинописных страниц), Итачи, жанр: ангст

---

Табу

[Treismor Gess]

Название: Табу
Автор: Treismor Gess
Пейринг: Kakashi/Itachi
Рейтинг: NС-17
Жанр: сёнен; angst
Размер: midi
Состояние: закончен
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Саммари: Итачи, обращаясь к Кисамэ, вспоминает прошлое.
Размешение: разрешено

Глоссарий

Глоссарий

Ансацу Сэндзюцу – первые слова «Ансацу Сэндзюцу Токусю Бутай», аутентичного названия АНБУ

Нукэннин – беглый ниндзя-предатель

Ойнин – преследователь

Ронин – блуждающий деклассированный самурай либо ниндзя без «своей» школы.

Чуунин – средний офицерский чин

Дзёнин – старший офицерский чин

Татабара – сэппуку в «естественном положении», то есть, стоя.

Кусунгобу – один из длинных прямых ножей, которыми делают сеппуку. Фамильный клинок, передаваемый от отца к старшему сыну.

Синисодзоку – «одеяние смерти», церемониальные белые одежды для харакири.

Кимэкоме-нингё - «человеческая форма из дерева». Лаконичная деревянная кукла, обклеенная тканью; изначально храмовый амулет.

Эпоха Хигасиямы – конец 17-го века.

Часть 1

ТАБУ

- Ты мог убить его, но не сделал этого… Почему?

Сквозняк, вызванный перемещением – бегством? – опадает, как сухая листва. Рука, прижатая к камню в момент фиксации прыжка, ощущает покалывание мраморного мха. Изножье огромного валуна теряется в тумане. Хотелось бы, чтобы там была пропасть без дна, но там лишь овраг.

- Потому что я велел тебе позаботиться о нем.

- Не хотел марать руки? Это так на тебя не похоже… - острые зубы покровительственно скалятся. – Может быть, я чего-то не знаю, Итачи-сан?

- Заткнись.

Мокрый туман приятно холодит, и в этой серой вате почти уютно. Почти совсем одиноко.

- Отчего ты не прибил его? – снова этот скрипучий голос. – Он знает опасные вещи.

- Я слышал.

- Любишь играть с огнем?

- Оставь меня в покое.

- Как знаешь, Итачи-сан.

Странный негромкий смех – словно что-то булькает утешительно, привычно. Безобразно.

«Ты мог сейчас убить меня. Почему ты этого не сделал?» - его собственный вопрос. Глупец. Смерть - это только смерть. А теперь, зная разницу наших сил, я смогу мучить тебя вечно.

Трещины валуна цветут, ползут по гравию твердые желто-болотные пятна. Словно шкура каменной черепахи, выброшенная на поверхность скрытой жизнью корней. Пустоту заполняет цветение… значит ли это, что пустоты не существует? Или – что пустота изначально заражена спорами, семенами, паразитарными корпускулами? Что полное уничтожение чего-либо невозможно?..

- Вы были знакомы прежде, не так ли? Совместные миссии?

- Если ты не заткнешься – то подавишься собственным плавником.

- Приятно слышать, что я прав.

- Ты не прав.

- Приятно слышать, как ты врешь. Пожалуй, я прикончу его.

- Конечно. У тебя не будет выбора. Он стоит между нами и джинчюрики.

- О нет, не поэтому. Он слишком сильно занимает твое внимание.

- Мне показалось, Кисамэ, или это именно ты все еще говоришь о нем?

- Я просто озвучиваю ваши мысли, Итачи-сан.

- Потому что твои собственные куцы.

- Мне приятны ваши мысли, Итачи-сан. Они… пахнут кровью.

В клубящемся тумане время стоит, и можно зубоскалить без последствий. Созерцание постепенно овладевает и глазами, и умом. Неподвижность. Большие паузы, бесстрастные голоса, умеренная агрессия реплик. Ты немного знаешь обо мне, но довольно точно понял мой характер. Я избегаю привязанностей. Привязанности – это цепи, смертельные связи. Путы долга, где за обязанностями стоит не высота намерений, а плен. Словно прошлое, как мертвец, хватает будущее – и превращает в такого же мертвеца. Этому более нет места в моей жизни. Все, кто помнил меня прежнего, мертвы или будут мертвы. Паразитический мох не обовьет мои колени. Не набивайся мне в друзья. Не искушай судьбу.

* * *

Я стал ойнином АНБУ в 12 лет. Отец был вполне тщеславен, чтобы способствовать этому лично. В раннем детстве я этого не замечал, принимая его тщеславие за любовь. Но она была всего лишь его пристрастием к моим успехам. Гордость ослепила его: он не учел, как моя работа в подразделении Ансацу Сэндзюцу ослабит его контроль надо мной. Полиция, главой которой он был, и АНБУ – параллельные системы, первая не может судить вторую, но вторая может карать первую. Все задания и миссии АНБУ шли под грифом «совершенно секретно», и находились в единоличном ведении Хокаге. Совет Старейшин посвящался в наши дела нерегулярно. Списки АНБУ никто кроме Хокаге не видел в глаза.

В наших рядах царила абсолютная анонимность. Никаких имен или званий – только личные номера; фарфоровые маски на лицах, тканевые обвязки на головах, ни клочка волос или кожи, черные плащи. Возраст и пол угадывались лишь по голосу, а поскольку инструкция предписывала молчать – большинство из членов АНБУ окружала плотная тайна. Трупы никогда не оставались целыми за счет механизма самоликвидации. Мы могли судить лишь о собственном подразделении из четырех человек. Конечно, если иметь маниакальную страсть к анализу – кое-что можно было прояснить. Но таких в АНБУ не допускали, тесты занимали почти полгода. Тайна тогда остается тайной, если не известна никому.

Свои задания мы получали от наших капитанов; их отличал цвет форменных плащей. Каждая группа собиралась в определенном месте уже в полной экипировке. Из дому любой выходил в штатском, и возвращался также. Расходились в порядке раз и навсегда заведенной очередности – с паузами в пять-семь минут. Никакой возможности следить друг за другом не представлялось. Капитан уходил последним; он сдавал отчет за всех.

Благодаря такой системе члены АНБУ не дружили друг с другом в общепринятом смысле слова. Это привлекало меня сильнее прочего. Я могу допустить, что некоторые члены АНБУ пересекались в дни отсутствия миссий на улицах, в лавках и чайных, и там они были хорошо знакомы друг с другом. В любом случае, сам я не интересовался людьми. Я должен был только следовать приказу, и выполнять его на том уровне, который был мне доступен. Нам было не запрещено страховать друг друга – но это и не поощрялось. Если ты не совершенствовался в самые сжатые сроки – ты погибал или писал заявление об уходе. Лучшей Школы представить себе было невозможно.

Как и ожидалось, моя карьера в АНБУ была скорой. В 13 лет меня назначили капитаном одной из групп. В нее входили трое мужчин, один из которых был медиком и владел печатями ветра, другой был специалистом в ниндзюцу по техникам земли и воды, третий мастером разведки и рукопашного боя. Мы были отлично сбалансированы и полностью дополняли друг друга.

* * *
Я достиг определенной высоты, и у меня вместе с обязанностями появилось время на размышления. Отец активно поощрял мой карьерный рост и торопился ввести во все дела нашего клана. Он торопил и меня. Он проговаривался. Его планы на мой счет ошеломляли. Я всегда был «его любимым сыном», я должен был оправдать любовь.

До сих пор не знаю, что значит это слово, хотя его часто повторяли над моим изголовьем. «Мы любим тебя». «Отец очень любит тебя, он поистине к тебе привязан». «Ты ведь любишь данго, Итачи-кун?». «Дядя Хикару привязан к табаку». «Это твое любимое блюдо… это мой любимый сын… эти болваны слишком любят сакэ… твой брат слишком любит тебя….» Любить – значит жаждать поглотить, не так ли? Лисы любят полевых мышей, дети любят персики, мой сладкий Итачи.

Будучи ребенком, я не понимал того, что являюсь пищей для своего клана. Мое воспитание не позволяло проявлять раздражение или гнев. Сколько помню себя маленьким – мои челюсти всегда были плотно сжаты, сдерживая зубовный скрип. Чем больнее я их стискивал, тем легче было терпеть прикосновения к себе. Меня касались словами, улыбками поощрения, возгласами тревоги. Добродетельные, потомственные садоводы, удобряющие плодоносный побег. Проходить через квартал, выделенный клану, было испытанием терпения. Мне слышалось, как морщинистые рты старейшин шлепают губами, предвкушая деликатес.

Мой отец был строг, и это делало его особым человеком. До поры. Его авторитет позволял ему требовать от меня полного послушания и управлять моим временем. Он постоянно смотрел на меня спиной, затылком, сквозь стены, с другой половины дома, из всех окон своего полицейского управления. Меня тяготили эти отношения, как гири. Я чувствовал себя абсолютным заложником обстоятельств. «Не забывай, что ты – единственная нить между нашим кланом и деревней». Мои обязанности ойнина отец при этом деспотически отвергал. Моя судьба была предрешена. Я ненавидел ее. Но виноват в этом был не сыновний долг, а история нашей крови.

То, о чем проговаривался отец, никому не дано совершить со связанными руками. Вера в чью-либо избранность или правоту скоро потеряла всякое значение. Наш мир не для верующих. Он — для отважных душ, которые должны отбросить и верования и безверие, а также сомнения, логику, ум и просто войти в свое чистое существование без границ.
Для этого мало иметь волю и способности – надо встать вне человеческого закона. Нельзя одновременно быть ласковым сыном, прилежным обывателем, участником мятежа и убийцей, изменившем свой геном. Мой клан сверху донизу состоял из обывателей, и ждал, что я исполню его мечты.

* * *


…Не будем об этом. Еще через год истории нашей крови фактически придет конец. Кольцо стало сжиматься раньше. Незадолго перед тем, как сослуживцы отца явились меня арестовывать. Мой глупый маленький брат не дал мне совершить глупость. Мне следовало догадаться раньше, и не тратить свою жизнь на то, что будет отнято. То, что можно отобрать, не стоит сохранять, а если что-то отобрать невозможно, зачем бояться, что его отнимут?
В один миг все мои связи и узы встали передо мой, как сеть направлений на военной карте. Некоторые из них были едва намечены, другие пересохли и шли пунктиром, третьи были накатаны годами и превратились в широкие тракты, четвертые выглядели тайными тропами, вся сила которых в том, что они известны лишь некоторым, и потому хранятся как особая драгоценность. Клан укреплял их, подчас идя поперек природы и разума, это была священная традиция, темная и плотная, как животная страсть. За пресловутой семейной гордостью не стояло ничего, кроме страха оказаться не у дел. Страх за выживание проступал сквозь все благородные речи, стелился под ритуалами и домашними торжествами, страх порождал смрад. Мне было трудно дышать в моем собственном доме. Выйти наружу можно было лишь двумя путями – совершить самоубийство или убийство. Второе без первого было нереальным.

Конечно, мысль о сэппуку меня миновала. Самурайский кодекс, на котором меня воспитали, предписывал всегда выбирать тот путь, который ведет к смерти. А из всех путей смерти следует выбирать самый трудный. Если ты умрёшь, не достигнув цели, твоя смерть будет глупой и никчёмной. Мне только необходимо было вырвать из себя корни своего клана. Сделаться посторонним. С детства нас учат, что настоящий шиноби не имеет эмоций и не проявляет чувств, однако на практике это не достижимо. Даже если ты достигаешь совершенства в самоконтроле – кто-то из близких всегда этому не рад. Они заглядывают в глаза, требуют участия в глупейших делах, обвиняют в бездушии, ты всегда включен в чей-то эмоциональный расчет. От тебя хотят соответствия – и эти желания крайне противоречивы. Вывести из противоречий может только окончательный выбор.

* * *

Пока стоит отмеренное нам время, я могу думать, о чем захочу. Ты не прочтешь в тумане над моей головой мыслей о том, как поднимать руку на собственную мать. Помню, как изучал храмовые документы о проклятии нашего клана и путях приобщения к Силе. Убийство самых дорогих людей – что может быть кощунственнее и в то же время действеннее? Хочешь развить свой дар – возьми жизнь лучшего друга. Мой друг был слишком хорош, слишком близок мне – и тем мешал. Мои чувства к нему стояли на пути моей Силы. Я изучил историю основателя нашего Рода, бессмертного Мадары. Того самого, который вскоре появился на моем горизонте. Он пожертвовал собственным братом, забрав его глаза. Чтобы достигнуть Силы – не нужно было совершенствовать техники или добывать знания - надо было нарушить табу.

Жизнь близкого человека табуирована, жизнь члена семьи – тем более. Пересадка органов табуирована. Генетические эксперименты табуированы. Тем не менее, видя результат, люди способны это простить. Люди способны простить что угодно ради Силы. Они даже способны слагать легенды о подобных героях. Чудовища – это гордость своей страны. Мне нужна была Сила разойтись с моим кланом, покончить с ним. И я стал искать подходящее табу.

В среде традиционных семейных устоев есть вещи, не столь преступные по человеческим законам, но совершенно непростительные и позорные. Женщины переходят из клана в клан с помощью замужества. Проданная в гейши девочка более не принадлежит своему роду, принимая имя покровителя или его общины. До 17 века гейшами были только актеры-мужчины. Теоретически я мог поступить также. Если я отдамся другому мужчине – подумал я – я буду иметь столь неразгласимую тайну, что она воздвигнет барьер между мной и моей семьей. Я не буду иметь права открыто смотреть в глаза отцу, не смогу более принадлежать своему клану ни телесно, ни морально. Я буду виновен. Перестану быть лучшим в мире братом, идеальным сыном и способнейшим представителем рода, мое совершенство покинет меня, как ореховая скорлупа. Если они узнают – они растопчут меня, как червя, и вымарают память обо мне из всех своих свитков. Я буду худшим из худших. Но они не узнают. И это сделает меня свободным по отношению к ним. Я обрету силу делать со всеми ними, что пожелаю.

Не могу сказать, что эта мысль шокировала меня. Она была не более чудовищна, чем многое другое. Я хладнокровно возвращался к ней и оставлял на время, пока она не приобрела характеристики тактического плана. На рассудочном уровне все было понятно и достижимо. Мужская среда анонимного АНБУ гарантировала хотя бы безопасную пробу. Небольшая проблема была в том, что мне было 13 с половиной лет, и мне претил секс. Я охотился на нукэннинов, презирал девочек и не желал иметь с ними ничего общего. Я никогда не влюблялся. Меланхолию или неясное томление трудно назвать тоской по физической любви. Так бывает, если начинаешь убивать с семи лет.

Я отправился в книжный магазин и пролистал там несколько книг для взрослых. Чтобы продавец не уличил меня – я вкладывал иллюстрированную брошюру в большой том с невинной обложкой. Чтение меня не заинтересовало, хотя дало некоторое представление о предмете. Я сделал вывод, что и само занятие довольно примитивно. Пока я занимался анализом новых сведений, за мной наблюдал один из посетителей – его тоже интересовали полки для взрослых. Это был дзёнин, судя по нашивкам и отличительным знакам. Лицо его было почти полностью закрыто, что для подобного места казалось логичным. Судя по тому, как он щурил глаз и прикрывал меня от торговца своей спиной – он был либо очень молод, либо очень глуп, но возможно, и очень испорчен. Настолько, что был готов видеть сообщника в ком угодно. У него была отвратительная, кичливая прическа. Меня он неимоверно раздражал.

Так я впервые встретился с этим человеком. Более всего мне хотелось бы, чтобы эта встреча была и последней. Тогда сегодня я просто убил бы его без помощи глаз, механически. У меня даже было бы приличное для самурая оправдание: плохой литературный вкус.

* * *
К исполнению задуманного я приступил столь же расчетливо и осторожно, как охотился на врага. Ранг капитана давал определенные преимущества – но, разумеется, не стоило использовать членов моей команды. Кроме очевидного провала миссии это могло привести к потере авторитета, заявлениям о переводе в другое подразделение, это нарушило бы текущий порядок, последствия могли быть замечены, одним словом, это осложнило бы мою жизнь. Я присматривался к ойнинам моей команды и исследовал особенности их чакры. Скоро я поймал себя на понимании, что тщеславие передается в нашем клане вместе с кровью. Обычный «невидимка» меня не устраивал. Но признаться в этом было болезненно. Словно мое решение все еще не было окончательным, нуждалось в условии.

Впрочем, в любом случае грабить собственную корзину было неразумно. Как капитан я имел право голоса при выработке стратегии миссий АНБУ, и несколько раз настоял на совместных бросках нескольких групп. Все, кто осмелился намекнуть на избыточную осторожность или забытый дух соперничества, пожалели об этом. В АНБУ меня считали довольно импульсивным и даже жестоким. Такая репутация всегда удобна.

Первая совместная миссия ничего не дала. Она была краткой, заняла менее 2-х суток, и каждую их минуту мы были заняты. После ее выполнения отряд распался, и назад каждая группа возвращалась своим путем. Вторая миссия была более длительной и включала в себя разведку. Четыре дня мы скрывались не только от врага, но и друг от друга. Это стало меня раздражать. Я был готов пренебречь осторожностью. Но долг и обстоятельства все еще были сильнее. Третья миссия оказалась наиболее удачной, она предписывала захватить пленного. Отправили самых опытных и техничных, один из них использовал собак. Целью был опасный ронин, мародерствующий в окружении подчиненных ему лиц. Когда мы перебили сопровождение и захватили пленного – наш отряд находился почти на границе страны. Мы были вымотаны, и нуждались в отдыхе.

Над пленником несли дозор по очереди обе группы АНБУ. Дежурили парами. Моя очередь была второй, в час пополуночи. В три я передал пост капитану другой четверки. Наша группа была свободна. До выхода в деревню у меня оставалось четыре часа. На исполнение задуманного – два. Это будет либо тот, кто стоит с капитаном на посту сейчас, либо тот, кто ждет своей очереди.

Я прошелся до стоянки второй группы. На холмы упал туман. Низина была словно утоплена в жидком молоке, где далеко слышны звуки, но трудно различить пригнувшихся людей. Два человека сидели у ствола магнолии и разговаривали. Слов было не разобрать – но позиция была ясна: пока они не разделятся, я не достигну успеха. Через час под видом разведки я наведался туда еще раз. Теперь они стояли молча, один курил. Головы и плечи вырастали из белизны, как из незавершенного рисунка. Это значило, помимо беспечности, нашу общую безопасность. Они не вслушиваются в тревожные ночные звуки, не просматривают туманные заросли – просто ждут. Я вернулся. Номер 28 в моей группе не спал. Я жестом успокоил его и повалился на плащ. От решимости и злобы я снова сжал челюсти, они скрипнули.

Через час с небольшим я встал и направился за жертвой. Перед моими глазами стояла красная пелена.

Снова двое на траве. Один сидит на корточках, спустив руки между колен. Другой полулежит на белом форменном плаще. Я наблюдал – может быть, капитан уснул? Прошло около десяти минут. Он не шевелился. Голова второго опустилась ниже, устремляясь за руками. Пора.

Я подкрался и сел рядом. Голова в кошачьей маске сразу поднялась. Я положил руку на его колено и стремительно проехался ей по ноге, к паху. Штанина была влажной от росы. Никакой реакции, во всяком случае внешне. Я пошевелил пальцами. Он вздрогнул. Его фарфоровый профиль был неподвижен. На рукаве различался номер 19. Я коснулся его другой рукой – и тут он перехватил мое запястье. Мощный, точный захват. Вторую руку он не тронул – и я обозначил свое намерение, как это предписывала книга для взрослых. Он вскочил, невольно дернув меня за собой. Миг мы стояли неподвижно. Он казался впавшим в ступор. Я взял его за руку и потянул в сторону. Мгновение он медлил, глядя на своего капитана. Потом нехотя последовал за мной. Меня привлекали дубовые заросли, за которыми виднелся отвесный край скалы.

Я вел Девятнадцатого, повернувшись к нему спиной и заведя собственную руку под лопатку. Это делало его роль главенствующей, словно он уже выкрутил мне руки. За пять шагов до места он внезапно вошел в образ, толкнул меня вперед и впечатал в камень. Все шло отлично. Его сильные руки с профессиональной хваткой бойца я ощущал столь же хорошо, как и большое расстояние между нашими телами. Я оттолкнулся от скалы ногой – он снова толкнул меня вперед. Фарфор оскреб выступ камня. Мое сердце против воли выбило дробь. Не отпуская меня, он приблизился – в мою поясницу уперлось его предплечье.

- Нужна разрядка? – шепотом спросил он. Я кивнул. Лоб моей маски снова проскрежетал по камню. В тумане этот звук разнесся, как показалось, на милю. Я резко отстранил голову - он моментально воспользовался этим, втиснув меня в камень нижней частью тела. Его колено, пройдя между моих ног, уткнулось в гранит. Край моей маски задел его собственную. Они звякнули, как глиняные горшки. Он глухо, почти неслышно рассмеялся.

Я обмяк. Он был выше меня почти на голову. Моя заломленная рука могла шевелиться в ограниченном диапазоне – он хорошо контролировал силу и не перебарщивал. Я ощущал внутренней стороной бедер его стальные мышцы, даже сквозь брезент от них шла безразличная мощь уверенного в себе человека. Ощущал колючие карманы его форменного жилета, набитые сюрикенами. Жесткие выступы наплечников. И тепло шеи под тонкой тканью – ее жила касалась меня за ухом. Никогда бы не подумал, что способен ощутить чужой пульс сквозь два слоя материи кожей головы.

В книгах, пролистанных мной, люди были одеты в шелк, полураздеты или возлежали нагими на цветном полотне. Бесконечно струилась ткань кимоно, летели лепестки сакуры, стыдливый веер прикрывал полураспахнутые губы. …Он стянул мои штаны свободной рукой. Не до конца, словно обозначая зону. Потом сзади звякнула пряжка ремня. Я напрягся, как перед броском, все внутренности сжались. Я все еще фактически сидел на его колене. Потом колено шевельнулось, расставляя мои ноги в стороны, и я почувствовал, где и предписывалось, его горячую, литую плоть.

- Тише, - предупредил он. Я знал, что он прав. Мы оба почти не дышали. Дальше произошло самое страшное – или загадочное – или постыдное. Девятнадцатый был совершенно спокоен и явно делал это не в первый раз. Неожиданно его рука зашла вперед накрыла мой член. Он остановился.

- Что за игра? – спросил он шепотом, приблизясь к моему уху. – Ты не возбужден.

- Просто возьми меня, - огрызнулся я шепотом.

- Тебе нужен учитель или насильник, - сказал он. – А не парень на полчаса.

- Просто сделай это, - сказал я. – Или я убью тебя, Девятнадцать.

- Впечатлен, - отстранился он. Потом отпустил мою руку и убрал колено.

Это был провал. Что я не учел?.. Я сам себя не понимал. Меня как будто волновало то, что меня отвергли. Не знал, что от меня требуется. Мой план не мог не сработать, от этого зависело слишком много. Я никогда не был неуспешным. Не привык чувствовать себя отстающим. К тому же все слишком далеко зашло. А так славно начиналось, как по писаному. Мне свело зубы от четкого понимания, что если все так и закончится, я сорву свою маску и пока тот пялится на мое лицо - использую против Девятнадцатого шаринган. Конечно, потом его придется убить. Тело самоликвидируется. Что-то шуршало сзади, надо было немедленно решать, как быть. Я ударил руками в камень перед собой и опустил на них голову. Лихорадочно свистели противоречивые, несвойственные мне мысли.

Внезапно тело Девятнадцатого коснулось моей спины – и оно была гладким. Облегчение накатило вместе с тревогой. Неужели он разделся?! Я схватил его за бедра – нет, он был в своих отвратительных, грубых штанах с двойным швом. Выше оказалась майка. Я наконец услышал его дыхание, ход грудных пластин. Он снял перчатки и теперь расстегивал мою одежду. Я автоматически оценил его руки – нет ли там уродств, татуировок или выбитых фаланг – чтобы понять, кто со мной. Но нет. Здоровые светлые руки, ловкие пальцы, продолговатые ногти. Предплечья, свободные от контрактов. Светлые волоски на лучевых костях. Сколько ему лет? Двадцать? Или тридцать – но он бездарен и не владеет сильными техниками?

- Сколько тебе лет? – спросил он, берясь за плечевые пряжки моего жилета.

- Восемнадцать, - ответил я, кося через плечо.

- Не надо, - одним движением корпуса он вернул меня в прежнее положение. Движение было молниеносным. – Не надо обманывать.

- А какое тебе дело? Это просто секс.

- Не очень и хочется, верно? – Он отшвырнул ногой упавший жилет.

- Ты меня не знаешь.

- Ну…видимо, ты заблудился на дороге жизни.

…Трепло, - подумал я.

Туман сгустился абсолютно. Искривленное дерево на высоте полутора метров от меня еле различалось. Движения мужчины были уверенными и беспечными, словно все это не стоило напряжения, и было какой-то забавой. Он кое-как стянул с меня рубаху и майку, и снова мягко толкнул к скале. Сердце дернулось. Что-то коснулось сзади моей шеи. Мягкое, властное, неопределимое, захватывающее…

Он снял маску, - догадался я. – Он что, идет против устава?!

- Молчи и не оглядывайся, - сказали его губы. Потом они впились в кожу, и меня пробил озноб.

Словно спасаясь от мучительных ощущений, мое голое тело подалось к камню. Но разве можно слиться с камнем, кого он может защитить? Все его выступы, шероховатости, трещины, казалось, набросились на меня разом. Заныли оцарапанные сосцы. Страшный прилив крови к паху заставил задрожать. Чужие губы перебирали мой позвоночник, спускались в углубление под челюстью, я в момент оказался взвинчен и почти не стоял на ногах. Его открытое лицо в дюйме от моего собственного страшно заводило. Игра с огнем. Я мог обернуться в любой момент. Ощупать его рукой на предмет шрамов. Я был капитаном и должен был сообщить в рапорте о пренебрежении инструкциями. Я захлебывался его касаниями, но вместо того, чтобы податься к ним – бежал от них. Я стал оседать. Девятнадцатый подхватил меня плечом и развел мои руки в стороны, крестовиной. Он держал меня твердо, но не грубо. Чтобы не биться маской в камни, я вынужден был отклонить голову, подставляя ему полностью открытую шею. Это была пытка. Он не торопился. Ему нравилось то, что он делает. Я нравился ему. Хотя мои таланты и успехи тут были ниже среднего. Он даже толком не знал, как я выгляжу. Никто в жизни так ко мне не прикасался. Бесцеремонно, независимо, играя. Красный туман заволакивал глаза. Ноги тонули в белом облаке. Красное и белое – цвета нашего родового герба. Последний привет перед расставанием? Глупые мысли. Убей мысли, если стремишься желать. Я же хотел отдаться ему? Не случайному ойнину АНБУ, анонимному телу, а именно ему, Девятнадцатому. Он заставлял меня, вынуждал получать наслаждение. Никогда еще я так не стремился не быть, убить свое природное сопротивление, и никогда не предполагал, что покорность может пьянить. Думаю, я стремительно взрослел.

От Девятнадцатого шел необычный запах – смесь огуречного мыла, одеколона, озона, дождевой воды, прогретого талька. Запах электричества. «У него чакра Молнии», - решил я. Странно, что я мог думать о таких вещах. Прежде я всегда полагался на зрение.

Потом я ощутил за ухом влагу. Это был его язык. Меня трясло. Ребра скалы впивались в мои собственные. Я не заметил, когда он убрал руки, но был некий миг, когда он удерживал меня только ртом. Внезапно он развел мои ягодицы, и я ощутил его член. Правой рукой он обхватил меня поперек тела и с усилием вошел. Едва ли на дюйм. Я стал вырываться, но он моментально вновь прижал мои руки к скале.

Целую минуту ничего не происходило. Нелепейшее положение. Он дышал неровно, поверхностно. Его губы вернулись к моей коже. Захват рук был мощным, почти боевым, его тоже била дрожь. Ощущения дезориентировали. Часть меня находилась в аду, другая парила с птицами над туманом. Через пять минут он продвинулся во мне еще на пол-дюйма. Мой разум совершенно отделился от тела и занялся своим обычным делом: я начал считать. Если его орган около шести дюймов – то входить в меня он будет приблизительно сорок пять минут. Это академический час. За это время можно освоить теневое клонирование и технику замены. Приплюсовать возможные передышки, а также то, что я переоценил глубину его первоначального вклада. Или недооценил величину. Сколько времени у нас осталось?

Прошло еще пять минут. Небо посветлело. Он продвинулся незначительно, но определенно. Может быть, он знает некую хитрость? Есть середина пути? Он считает время, или это делаю только я?

- Быстрее! - прошептал я.

- Прости, - твердо сказал он. – Я не знал, что это у тебя первый раз.

- Плевать, - напряг я спину. – У нас нет времени.

- Не знал, что ты действительно любишь боль, - ответил он, почему-то обрушивая ее на мои руки. Он ободрал их об скалу.

- Ты урод, - зашипел я. – Сейчас сюда явится твой капитан.

- Не думаю, что я позволю ему закончить за меня.

- Или любой из моих разведчиков.

- Ты разве не сказал, что у тебя несварение? – его зубы прикусили меня в основании шеи, и я проклял все на свете. Особенно его бескостный язык. Наверное, он в два раза старше меня, судя по бесстыдству.

Его самоконтроль казался издевкой, следствием разочарования, но он преследовал другие цели. Он ждал, когда я буду готов.

Через десять минут я сломался и подался навстречу ему сам. Это и была половина пути. Хитрость, вынуждающая того, кому принадлежала инициатива, быть ответственным за все самому.

Я не знал, что думать о Девятнадцатом. Он сумел необъяснимым образом остаться посторонним, в то время, как сам оказался мне отчаянно нужен. Мне казалось, что он в любой момент может вытащить свой член и уйти, посмеиваясь. Может быть, я совсем ему не нравлюсь? Немного больше данго, но гораздо меньше сакэ? Планы страшной мести пронеслись в голове. Я погружу его в гендзюцу, где он трое суток будет биться в объятиях доступных женщин без малейшей возможности разрядки.

Девятнадцатый пошевелился. Это было терпимо. Но стона я не сдержал. Опять остановка. Я ударил его в плечо головой.

- Боль, - прошептал он мне в ухо, задев губами мочку, - это непрофессионально. Если не можешь сразу убить, Тридцать Шестой, причинять боль противнику бессмысленно. Это признак большой слабости.

- Решил соединить насилие с обучением? – догадался я.

- Не болтай, - заметил он. - Ты думал, парни вроде меня быстро берут свое, потому что война превратила их в зверей?

- А что, не так?

- Не знаю ни одного зверя-педофила, - ответил он.

Мысленно я пообещал погрузить его в еще более страшное гендзюцу, как только овладею тем в совершенстве.

- Тогда почему ты все еще здесь? – огрызнулся я.

- Но ведь это вызов, не так ли?..

Однако глупый шепот неожиданно возымел действие. Я понял это по состоянию относительного комфорта. Мое возбуждение не было острым, но это меня уже не волновало. Меня волновал финал.

Он взял меня за бедра, заставив отступить от камня вслед за ним. Но я все равно продолжал держаться за скалу, словно она обязана была прочувствовать, как я сейчас изменю ей с Девятнадцатым. Мое тело, наконец, перестроилось, но ощущение, что я подставился под чужую катану, осталось. Интересно, так ли чувствует себя раненый, который не может сопротивляться последней воле убийцы, и вынужден наблюдать собственную смерть? Сокращается или растягивается оставшееся ему время? Замутнено его сознание, или оно остается ясным?.. Дарит ли ему последний удар радость?
…Внутри меня обнаружился чакровый узел, и каждое попадание по нему разливалось по венам огнем. Девятнадцатый не мог его видеть, значит я не ошибся насчет его опыта. Температура между нашими телами взлетела, дыхание почти невозможно было контролировать. Я закусывал губу и жалел, что не могу прикусить еще и руку. В лучах восходящего солнца я видел сквозь отверстия маски, как наша чакра смешивается – она спирально свивалась на моих плечах, животе, в его руках, в каждой из его фаланг, если б у него были мои глаза – он получил бы откровение.

Потом мир, и без того преображаемый светом, поплыл, полыхнул, и я беззвучно раскрыл сведенный судорогой рот. Мое лицо было страшно искажено – я точно это знал. Я ловил распахнутым ртом воздух, до рези зажмурив глаза. Не издать ни звука было почти невозможно. Интересно, что сколько я помнил себя, всегда было наоборот: я терпел, раскрыв остановившиеся глаза и крепко сжав рот. Так я получил представление о двух видах терпения: перенесении боли и перенесении наслаждения.

Девятнадцатого тоже прошила судорога, страшная в своей тотальности, он еле устоял, подавив крик в мой хребет. По моим внутренностям разлился горячий эликсир. Его семя. Дело было сделано.

Мы еще выравнивали дыхание, когда Девятнадцатый вдруг прижал меня к себе, обхватил одной рукой поперек груди, другой на уровне бедер. Его левая рука пошла вверх, размазав сперму по своему предплечью, по моему животу, по груди. Правая рука хозяйски обласкала мой подбородок и ствол шеи, обвела маску по фарфоровому ободу. Это было сильное и одновременно нежное движение. На скале передо мной появилась наша сдвоенная тень. Восход облизал его руку, светлые волоски на ней образовали серебристый ореол. Он все еще оставался во мне, но возбуждение прошло, его семя текло по моим ногам. В отличие от его запаха, который так и оставался внутри меня, окутывая нас обоих. Утренний ветер холодил кожу, сушил испарину, но моментальное, опасное, совершенно ненужное чувство родства уже набирало обороты. Потом его правая рука исчезла, и по искажению тени я понял, что он надевает свою маску. Не представляю, где она у него все это время была, может быть прицепил к штанам. Потом он опустил руки.

Я стремительно повернулся. Треть солнечного диска смотрела прямо мне в лицо. Он застегивал штаны. Голова в глухой обвязке, высокое горло майки, кошачья морда с алым орнаментом, на левом плече татуировка АНБУ. Кровавый завиток, пламя Конохагакурэ, символ Храма Огня, основанного моим предком. Жилистое, стройное тело, ни одного глубокого шрама – умелый боец. Сколько же ему лет?.. Он отступил на шаг, присев на одно колено, и поднял свои форменные вещи.

Я медленно застегивался.
Девятнадцатый перекинул вещи через плечо и церемонно поклонился.

- В следующий раз, - сказал он, - я учту все пожелания и подготовлюсь более обстоятельно.

- Какой следующий раз?! – насмешливо сказал я вслух.

- Наша чакра смешалась, боги любви покровительствуют нам, - ответил он столь же церемонно. – Вы были у меня первым. Мальчиком, я имею в виду.

- Что ты себе вообразил? – не верил я своим ушам. Этого еще не хватало!

- Первый мужчина не забывается. Так пишут книги, - сказал он. Мои глаза полыхнули. Я чувствовал, что в его словах есть доля истины, но это совершено не входило в мои планы. В моей жизни не было Девятнадцатого – ни в настоящем, ни в будущем.

- Забудь свои нелепые мечты, - нагнул я голову. – Или я сделаю так, что ты вылетишь из АНБУ за пренебрежение экипировкой.

- Мне не нравится эта работа, - ответил он безоблачно. – Никогда не знаешь, на кого напорешься.

Я надменно отвернулся, поднимая свой жилет. Когда я накинул его и повернулся - его уже не было.

@темы: размер: миди (от 20 до 70 машинописных страниц), Итачи, жанр: ангст

---

[Ловец звезд]

Автор рисунков: Senki
Название: ----
Пара/персонажи: КакаИру
От автора: Конечно арт невероятно старый, можно сказать древний, но все же

@темы: Ирука, Какаши, авторский арт

---

Яд

[Melemina]

Название: Яд
Автор:  Melemina
Бета: baba_gulka
Фендом: Naruto
Дисклеймер: Kishimoto
Пейринг: Tenzo|Iruka
Рейтинг: PG-15
Жанр: romance
Размер: ваншот
Статус:завершен
Размещение: запрещено
Примечания:
Вакадзари - традиционное новогоднее украшение, сделанное из соломы.
Использованный в тексте перевод с японского песни Kogane no Hikari принадлежит мне.
Япония - единственная страна в мире, ненавидящая дельфинов по озвученным в фике причинам.
Написано для Mor-Rigan.

***
В доме начали поскрипывать полы. На кухне они скрипели сухо, визгливо, в спальне пели мягкими глубокими голосами, в коридоре глухо потрескивали. Причиной был холодный ветер из окон, которые Тензо теперь забывал закрывать. Полы рассохлись, рамы стучали, в холодильнике давно уже не было никакой еды. Выходить на улицу не хотелось: Тензо берег себя, осознавая, что, пока яд не выйдет из организма, с ним может случиться что угодно. Медики пожали плечами – состав яда был неизвестен, обычные противоядия не помогали, новые смеси лишь усугубляли действие отравы. Ему сказали: борись, и он стал жить так, в доме с распахнутыми окнами, забывая о еде. Каждое утро к нему приходила юная девушка-медсестра, наскоро мерила давление, расспрашивала о самочувствии и, озабоченно нахмурив бровки, советовала больше двигаться, меньше спать… Бороться.
После ее ухода Тензо поднимался с футона и шел в ванную. Там он рассматривал свои пульсирующие расширенные зрачки, болезненно подрагивающие побелевшие губы. Умывался ледяной водой и до самой ночи бродил по дому, переставляя вещи с места на место. Вещей было немного, и только теперь Тензо заметил, что за все свои девятнадцать лет ничего особо и не нажил, несмотря на внушительную оплату за миссии.
Память теперь работала с перебоями. Иногда Тензо ловил себя на мысли, что точно знает: завтра ему исполнится тринадцать, и только отражение в зеркале позволяло избавиться от наваждения. Он прогонял эти наваждения только из страха потерять рассудок, но в глубине души считал, что было бы не так уж плохо проснуться тринадцатилетним.
Он точно знал – в прошлом, в далеком прошлом, было что-то важное. Но память подводила его все чаще, и теперь невозможно было определить, что же было хорошего в то время, когда миссии еще казались чем-то новым, волнующим.
Зеленый чай, заваренный несколько часов назад, настоялся так, что скулы сводило от горечи, ароматные листочки разбухли, заполнив чашку почти полностью. Коротать вечера за чаем – давняя привычка, превратившаяся в пытку. Глотать холодное вяжущее пойло было противно, но Тензо ничего не мог с собой поделать. Подняться и выплеснуть перестоявшийся чай не было сил, и он сидел за столом, мысленно ругая себя за безвольность, за бессилие, за то, что потихоньку сдается, за то, что никак не может найти для себя стимула бороться.
До того, как смазанный ядом сенбон противника пробил его форменную жилетку, Тензо не задумывался о том, зачем ему все это: зачем ему ждать новых заданий, зачем ему проникаться их важностью, отодвигая заботу о самом себе на задний план. Раньше он не задумывался о том, почему готов на любые жертвы ради того, чтобы притащить в Коноху истрепанный листок с подписью заказчика. Исполнено.
Теперь он начал понимать, что просто не хотел себя таким, какой он есть. Не хотел себя, девятнадцатилетнего, не знавшего иных желаний кроме как желания получить эту подпись… Исполнено.
Чай закончился. На самом дне коробочки лежали несколько жалких листочков, и Тензо плотно закрыл коробку крышкой, спрятал на самую дальнюю полку, вздохнул с облегчением. Наконец-то не нужно следовать ежедневному ритуалу, не нужно мучить себя, не нужно поступать так, как привык, как положено.
Он снова обошел дом, прислушиваясь к скрипам. Пение, скрежет, визг, треск. Что же было тогда, когда ему исполнилось тринадцать?
Ответа не было. Некоторое время Тензо стоял у раскрытого окна, глядя, как солнце старательно золотит глянцевитые стволы бамбука. А потом солнце закатилось куда-то во тьму, оставив Тензо наедине с собой.
При свете лунных отблесков на полированном боку маленького колокольчика, привязанного к раме, Тензо рассматривал свои руки. Под кожей перекрещивались, плелись пропитанные ядом вены. Колокольчик тревожно забился под порывом ветра, и вспомнилось…
…Это было в Новый Год. Тензо получил из резиденции увесистый конверт с данными по закрытым им в этому году миссиям, прочел разросшийся абзац с личными характеристиками, привычно смял и выбросил лист с заново распечатанной информацией по особенностям его генома: эта информация заставляла его испытывать странное озлобление. Боль от ощущения подмены жизни, личности, судьбы – самое малое, в чем он позволял себе признаваться. Дальше даже думать не хотелось.
Упаковав бумаги обратно в конверт, Тензо вспомнил о праздничных ритуалах, с трудом нашел где-то в шкафу пакетик, в котором хранил купленный чуть ли не с первых денег соломенный виток вакадзари. Его следовало повесить над дверью, и Тензо, не мудрствуя лукаво, точным движением пригвоздил вакадзари на положенное место кунаем. Получилось вполне мило: пробитый насквозь символ защиты от злых духов, символ приближающегося нового года. После пришли открытки. Разбирая яркие картонные картинки, Тензо читал имена поздравляющих, пытаясь вспомнить, с кем он где был и чем все закончилось.
Открытки были написаны по специальному вежливому образцу. Попалась парочка абсолютно одинаковых, видимо, покупались они оптом в каком-то магазинчике. Одну открытку Тензо все же отложил. Она выделялась изящным каллиграфическим женским почерком и написавшая ее выражала надежду на скорую романтическую встречу, впрочем, завуалировав это предложение так витиевато, что пришлось перечитывать текст несколько раз, чтобы окончательно убедиться в высказанном желании. Казалось, открытку написала подвыпившая фея.
Открытка была без подписи. Бросок в неизвестность. Тензо старательно перебрал в памяти всех знакомых ему девушек и обнаружил, что не может понять, которая из них могла бы проникнуться к нему нежными чувствами. Причина была проста: Тензо никогда не задумывался об этой стороне жизни. «Подарки» старейшин деревень выполнившим их заказ шиноби в счет не шли. Первый такой «подарок» достался Тензо, едва ему исполнилось пятнадцать. После недельной гонки по лесам он отсыпался в сыроватом гостиничном номере, горячий и дрожащий от бившей его лихорадки – следствия легкого, но болезненного ранения.
Девушка вошла почти неслышно, но шуршание шелкового кимоно выдало ее присутствие. Тензо открыл глаза, непонимающе посмотрел на нее, а она, развязав оби, скинула с плеч яркую легкую ткань и, оставшись абсолютно обнаженной, скользнула к нему в кровать, сразу же принявшись целовать и гладить его грудь и живот. От этого воспоминания до сих пор возникало чувство неприятного жжения в груди: девушка неловко сбила бинты, потекла кровь, боль мешала сосредоточиться.
Ему не хотелось отстранять ее, браться за перевязку: чувство неловкости и неправильности происходящего завело его в тупик, и пришлось терпеть ее скорые, опытные ласки, подчиниться ее ритму, кончить, вскрикнув скорее от боли, вызванной судорожным напряжением тела, чем от планируемого ей наслаждения.
Потом девушка, смеясь, сообщила ему, что он хорошо уложился в ее время, и что девственники попадаются ей нечасто, и за это ему отдельное спасибо…
Тензо не стал спрашивать, откуда она узнала о том, что такое произошло с ним впервые. Оставшись один, он первым делом сменил бинты и снова лег в пропахшую духами постель, но заснуть уже не мог. В тот день мимо него прошло что-то по-настоящему ценное, то, к чему осознанно или неосознанно стремятся все люди, и странное чувство обиды и злости на девушку, на ее профессионализм, раз и навсегда перекрыло желание искать нежности у женщин.
И все же Тензо оставил открытку. От нее веяло тем неуловимым, что ушло от него в пятнадцать лет, и от этого становилось хоть и грустно, но спокойно: еще одно подтверждение тому, что так и должно было быть.
Утром Тензо наблюдал за празднично одетыми людьми, спешащими в храм. Коноха наполнилась зимним солнцем, яркими красками, ароматом праздника, настоянного на морозном воздухе.
В то утро кто-то постучал в его дверь. Тензо помнил короткую вспышку удивления и прохладу маленького колокольчика в своих ладонях. На новой серебристой открытке аккуратным почерком было написано то, что никак не входило в рамки праздничного поздравления.
«Маленького колокольчика отблеск. На его гладкой поверхности розовато-золотой лучик лежит. Этот колокольчика света лучик ветер рождает, трогая. Шерстяная ночи тьма душит. Маленького колокольчика свет звенит. Только он живет. В твоей тьме».
- Мне понравилась песня. Хотя, конечно, мрачновато.
Тензо помнил улыбку и собственное тяжелое сердцебиение.
… Мучительно жить, теряя память. Так хочется к ней обратиться, узнать, кто же тогда, утром нового года, принес этот колокольчик и странные слова на поздравительной открытке? Тензо старательно закрыл окно, следя, чтобы выцветшая ленточка колокольчика не попала между рам. Полы все так же скрипели, вены все так же убивали мозг нефильтруемым ядом. Но Тензо немного успокоился: было же что-то хорошее… Вспомнить бы еще, кто был его источником…
Утром в комнату впорхнула та самая медсестра. Приветливо и чуть смущенно улыбаясь, присела рядом, быстрыми ласковыми движениями проверила пульс, вытащила из сумки маленькую коробочку.
- Вот, - сказала она. – Это витамины… Я знаю, что противоядия нет, но все-таки, можно поддержать организм… Вы хорошо питаетесь?
- Отлично, - ответил Тензо, рассматривая ее.
Короткие светлые кудряшки, полудетское розовое личико. Девочка.
- Главное – бороться, - убежденно продолжила медсестра. – Подумайте о чем-нибудь хорошем, вспомните своих друзей… любимую. – Девушка покраснела еще больше.
- Я уже почти ничего не помню, - сказал Тензо.
- Я знаю, - девушка расправила на коленях легкую юбку. – Оно убивает мозг… По клеткам. Но все же… Постарайтесь!
- Ладно, - улыбнулся Тензо, - постараюсь.
После ее ухода Тензо долго рассматривал свое отражение в зеркале. Губы теперь стали почти синими, кислорода не хватало, но он так притерпелся к постоянной боли, что уже не обращал на нее внимания. Яд, убивающий клетки мозга. Интересно, когда он доберется до той клетки, в которую вписаны слова странной песни и прохлада маленького праздничного колокольчика? А еще интереснее – что будет после этого?
На кухонном столе стояла неизвестно откуда взявшаяся коробочка бэнто. Стандартный набор: рис, маринованные овощи, тонкие пласты рыбы.
Тензо, поразмыслив над неожиданным подарком, сел за стол. Есть не хотелось совершенно. Странное ощущение: одна из полностью ликвидированных ядом потребностей организма, сигнализировала о скором конце, но Тензо это мало тревожило. Теперь у него было развлечение и цель – извлечь из своей памяти все самое важное, самое ценное и успеть переосмыслить и снова пережить прошлое прежде, чем оно исчезнет навсегда.
Вид розовых аппетитных кусочков рыбы вдруг заставил сработать что-то в умирающем мозгу. Яркая вспышка принесла с собой слабый запах соли и влажного ветра, запах высушенных солнцем водорослей. Вслед за запахами пришла картинка, наполнилась объемом, обросла звуками. Тугой скрип песка под ногами, тепло на обнаженных плечах, пенно-зеленые волны, лениво набегающие на берег. Мелкий, почти белый песок заляпан кровью. Крови так много, что местами она даже не успела впитаться, и так и стоит в ямках густыми лужицами. На песке лежат распоротые вдоль тяжелые тела дельфинов. В круглых синеватых глазах млеет последняя агония, гладкая кожа ранена острыми песчинками. Дельфины. Они валялись повсюду, мертвые и умирающие, и острый запах крови перебивал запах морского ветра.
Возле одного из тел на корточках сидит знакомый парнишка, положив ладонь на подрагивающую высыхающую спину дельфина.
Тринадцать лет, Тензо. Тебе тогда было тринадцать лет.
- Зачем их так?
Парнишка поднял голову, щурясь от яркого солнечного света:
- Рыбацкое селение, - сказал он. - Дельфины – главные конкуренты рыбакам. Страна, почти целиком зависящая от рыбного промысла, не может позволить животным отнимать у нее пищу. Все обоснованно.
- Вот как… - Тензо присел рядом. – Обоснованно, говоришь?
- Вполне, - серьезно ответил парень. – Восемьдесят процентов пищевых ресурсов приходятся на…
- Тебе бы в Академии работать, - перебил его Тензо. – Проценты-ресурсы… Тебе тоже его жалко? – помолчав, спросил он.
- Да, - ответил парень и провел рукой по гладкому дельфиньему боку. – Очень жалко.
Это медленное скользящее движение, сочувственное и ласковое, заставило Тензо вздрогнуть. Присмотревшись к собеседнику, он увидел темные спокойные глаза под слепящим блеском хитай-ате, отметил плавную красивую линию губ, его уверенную позу, линию бедра, округлость плотно стоящего на песке колена.
Сладкое волнующее смятение сорвало Тензо с места.
- Увидимся, - грубовато буркнул он и пошел прочь, боясь оглянуться и окончательно осознать то, чего ему захотелось сейчас, здесь, на берегу ленивого безмятежного моря.
И опять: кто же это был?
Тензо закрыл коробочку с бэнто, поставил ее в пустой холодильник. Кто же был тот парень? Если бы не эта шлюха, которая за полчаса стерла детское еще понимание и ощущение любви, может, чуть позже удалось бы…
Целый день Тензо искал ту самую открытку. Это элементарное, на первый взгляд, действо, потребовало от него максимальной концентрации. Ежеминутно забывалось, что он ищет, зачем он ищет, где уже искал, а где еще нет. Пришлось написать на обрывке бумаги слово «открытка» и ходить по дому с ним, постоянно сверяясь с написанным, иначе поиски превращались в страшное блуждание по пустоте. Мысли теперь не имели направления, они скользили по поверхности сознания, как вода по коже дельфина, и едва удавалось поймать их странную, запутанную суть.
Остановившись перед очередной полкой, Тензо обессилено опустился на пол. Он не мог понять, искал он здесь или еще нет, не мог заставить себя упорядочить свои действия. Боль стала острее, теперь она проникла в легкие, сдавила спазмом горло. Кончики пальцев начали холодеть, и Тензо старательно тер их об штаны, пытаясь восстановить кровообращение.
Ночь ударила в окна черным шквалом. Она наступила так стремительно, что от дня не осталось и следа: Тензо его не помнил.
Открытый шкаф все так же оставался непреодолимым препятствием: полки, полки, полки… От них мутилось в голове и сбивалось дыхание. На них стояло слишком много предметов, их было слишком много.
Тензо еще раз посмотрел на зажатый в руке обрывок бумаги, поднялся и пошарил наугад. Под пальцами хрустнул, сминаясь, картонный прямоугольничек, соскользнул с полки и серебристой снежной бабочкой плавно опустился на пол.
«Маленького колокольчика отблеск…»
«Только он живет. В твоей тьме».
Полы скрипели протяжно, долгим стоном, ветер трогал висящий на рамах окна колокольчик. Тензо улегся на футон, сжимая в руках открытку. Холода он не чувствовал, но чувствовал жалость к самому себе. Упущенным было все. Память. Человек, который разбудил в нем теплое чувство. Человек, который написал эти слова на новогодней открытке. Человек, поселивший в его доме мелодичный звон и согревающий отблеск колокольчика.
Все это осталось позади, стало размытым, нечетким, гибельным. Сожранные ядом маленькие счастливые моменты, которым раньше не придавал никакого значения.
Подмененная чужим геномом судьба и жизнь, из-за обиды на которую просмотрел свою ошибку. Не было подмены, не было чужой судьбы, была своя собственная, настоящая, которую так презрительно считал ложью. Жил взаймы, уверенный в том, что нечего искать и осознавать путь, вложенный в тебя против твоей воли.
Тензо перевернулся на спину. Потолок над ним плыл, покачиваясь, как плот на волнах.
А потом в темноте будто бы лопнула яркая трубочка калейдоскопа, рассыпав цветные стеклышки памяти, разбросав их по медленным ленивым минутам угасания.
У него действительно карие спокойные глаза. Доброжелательный интерес, сменяющийся искорками запрятанной глубоко улыбки.
Он действительно теперь работает в Академии… И его по-прежнему интересно слушать.
Он действительно принес тогда утром этот колокольчик и улыбнулся, словно извиняясь за текст, написанный на открытке.
Он действительно был единственным отблеском в этой шерстяной тьме.
Неумолимые минуты унесли с собой последние осколки памяти, и Тензо закрыл глаза, оставшись совершенно один в своей пустоте.
Когда из этой пустоты внезапно выткались теплые прикосновения, он не удивился. Не было сил удивляться, не было больше возможности вспомнить и обдумать. Существовало только короткое «сейчас», наполнившееся звуком чужого дыхания и отчетливо различимым стуком чужого сердца.
Боль струилась по телу настойчиво, жарко, но легко угасала под ласковыми поглаживаниями. Тензо, не открывая глаз, мысленно отмечал их путь. Плечи, грудь, живот, шея, губы. На губах касания замедлились, словно оберегая их чувствительную тонкую кожу, а потом сменились мягкой влажной лаской.
Тензо приподнял руку, пытаясь сориентироваться в темноте, натолкнулся на изгиб сильного плеча, и крепко сжал пальцы, боясь потерять ощущение живого тела под руками.
В ответ прижавшиеся к его губам губы приоткрылись, и Тензо скорее угадал, чем услышал короткое: «я не уйду».
- Не уходи, - запоздало проговорил Тензо.
Он потянулся за теплом, боясь, что предоставленная ему возможность хоть раз в жизни поступить сообразно только своим желаниям, окажется иллюзией.
Но иллюзией оказалась недавняя пустота, а реальностью – быстрый успокаивающий шепот, жаркие короткие поцелуи, судорожные ласки, пропитанные давно сдерживаемым желанием: самые острые, самые чувственные.
Тензо пытался стать нежным, зная, что нежность – спутник любви, - но не мог. Слишком настойчиво, слишком ясно встала перед ним неразрешимая проблема утекающего времени, и слишком многое толкало его на отчаянную попытку запомниться, остаться в чужой памяти навсегда. Ему хотелось оставить шрамы, раны, оставить то, что окажется неизгладимым отпечатком прошлого, поэтому он кусал податливые губы, оставлял алые отметины на обнажившихся под разорванной тканью водолазки плечах. Он смог приподняться и прижать своим телом желанное тело. Поняв, что сил на это уже не хватает, он обреченно лег, проводя кончиками пальцев по вздрагивающим бокам.
- В последний раз – все и сразу? – спросил его хрипловатый приглушенный голос. – Не надо. Потом… когда яд отступит, я буду смелее, и все будет по-другому.
Он стал необходимой частью тела самого Тензо. Раньше он не знал, что в его руках должна быть тяжесть чужого тела, но, почувствовав его вес, понял – нужно жить так. Лаская языком твердый изгиб ключицы, знал – так должно было быть. Прижимаясь щекой к вздрагивающему теплому животу, знал – это важно.
Нельзя вменять в вину жизни разнообразие возможностей, но можно винить себя за то, что их упустил. Каждую. И вернуть их можно только так – погибшей памятью, инстинктивным, животным осознанием близости. Неизвестно, кто сейчас рядом, не вспомнить, что было раньше, но судьба ведет руку, диктуя свои капризы, и точно знаешь: хорошо. По-настоящему хорошо. Что-то внутри успокоилось и остановилось.
Уверенным движением Тензо приподнял разведенные колени, шепнул севшим голосом:
- Почему не раньше…
Вместо ответа он услышал терпкий, протяжный стон и затаил дыхание, чувствуя, как головка его напряженного члена медленно раздвигает кольцо сопротивляющихся мышц. В темноте белело изогнувшееся под ним тело, из-под полуопущенных ресниц темнел знакомый с детства взгляд.
В следующие минуты Тензо пытался вспомнить, как называется то, что сблизило их обоих, но не мог. Ему остались лишь инстинкты, покрытые толстой пеленой каких-то смятенных, болезненных чувств, названия которых он вспомнить тоже не мог. Он знал одно: пока он не один, пока он может срывать стоны с губ, чей рисунок запомнил давным–давно, - он жив, и будет жить дальше, оставив воспоминания яду, освободив будущее для себя.
Ему приходилось наклоняться, чтобы найти отзывчивые теплые губы, но боль больше не преследовала каждое его движение, и движения, ставшие необходимостью, размашистые, глубокие, утверждали его право на будущее.
Кем бы он ни был. Кем бы он ни забылся.
А потом он отстранился, дыша тяжело, навзрыд и прижался к чужому ласковому телу, ощущая животом пульсацию крепкого, твердого члена и влажное тепло, струйками прокатившееся по животу.
** *
Весна сдала свои позиции. Скинула легкий кружевной узор, отдала лету право запахнуться в зеленое боа яркой листвы. Возле Академии солнечные пятна вели извечную свою игру в кошки-мышки.
Тензо стоял, облокотившись на низенькую кованую ограду, и провожал взглядом выбегающих из здания учеников. Теперь он доверял своей интуиции и верил в судьбу – свою, а не в искусственно привитую судьбу другого человека. Интуиция привела его к Академии и заставила ждать возле металлической ограды.
Он долго стоял неподвижно, а потом выпрямился, встретив взгляд спокойных темных глаз.
- Мы ведь знакомы, - утвердительно сказал он, перегораживая дорогу Ируке.
- Да, - сразу же ответил тот. – У нас когда-то была общая миссия… Еще в детстве.
- А колокольчик?
- Просто новогодний подарок, - улыбнулся Ирука.
У него действительно карие спокойные глаза. Доброжелательный интерес, сменяющийся искорками запрятанной глубоко улыбки.
Он действительно теперь работает в Академии…
Он действительно принес тогда утром этот колокольчик и улыбнулся, словно извиняясь за текст, написанный на открытке.
Он действительно стал единственным отблеском в этой шерстяной тьме.

@темы: Ирука, размер: мини (до 20 машинописных страниц), жанр: романтика, Тензо

---

Отбросить лишнее

[Юнис Византия]

Название: Отбросить лишнее
Автор: Юнис Византия
Бета: Wvabra
Пара/Персонажи: Какаши/Ирука
Рейтинг: R
Жанр: виньетка
Статус: закончен
Дисклеймер: Кисимото Масаси
Предупреждения: Кому-то здесь встретится Его Величество Канон, а кому-то разбойничий ООС – как всегда ))
Условия размещения: согласие автора
Посвящение: Посвящается замечательному сообществу «Горячие Клинки Конохи»

Отбросить лишнее

– Странно… Вы же, обычно, в окно входите.
– Странно, что вы вообще меня заметили. Что это тут у вас? Сражаетесь с бумажным демоном?
– Да, так, ерунда. Отчет потерял один.
– Вот те раз! Мы, понимаешь, мучаемся, пишем их собственной кровью. А вы их теряете.
– Вам вообще чего надо-то? Рабочий день у меня давно закончен.
– Ага, заметно. Какой погром, надо же. А я только и слышу, что у Ируки-сенсея полный порядок в документации.
– Не садитесь туда! Не было бы у меня порядка, тут бы так было каждый день.
– Ничего, я их на пол положу. Надо же мне куда-то сесть. Если я поставлю под сомнение ваше гостеприимство, вы ведь наверняка обидитесь.
– Щас! Кстати, как вы вошли вообще? Там же внизу закрыто.
– Серьезно?
– Я сам закрывал.
– Возможно. Возможно, закрыто, да. Я, знаете ли, не люблю открытых дверей.
– Ух, какие мы крутые!
– Это не я сказал. Черт!
– …Осторожнее! Сейчас рассыплется! Ну, зачем вы облокачиваетесь на документы?
– Да, ничего. Хуже в помещении не стало, кстати.
– Мало мне было бардака, еще и вы на мою голову. Вас же вообще в это время дня в Конохе не видно.
– Да? А где меня видно?
– Ээ… на горе.
– Как интересно!
– Вы тренируетесь с мечом в окрестностях. Каждый вечер.
– Вы, что же, следили за мной?
– Да сдались вы мне! Мимо проходил.
– Каждый вечер?
– …А вы думаете, вы такой, что за вами уже и уследить невозможно?
– Хм…
– Вы сейчас и эту стопку обрушите — стойте!
– Поздно…
– Да уж… Не пойти ли вам домой, Хатаке-сан?
– Не могу. Там внизу закрыто.
– Я вам окошко открою.
– С ума сошли? А если я упаду и разобьюсь? Совсем не жалеете ценные оперативные кадры. Уже темно почти.
– Точно… темно… Солнце садится.
– Красота, правда? С горы еще лучше. Дома не мешают. А вы тут ночевать будете?
– Да нет, конечно... Крындец…Последняя полка. Неужели в архив утащили?
– Не горюйте, сенсей. У вас гости, вам надо их развлекать. А вы грустите. Я ведь могу и заскучать.
– Какой гость такое и веселье! Приперлись зачем-то… Зачем вы приперлись, говорите?
– Сенсей. Вы нервный какой-то. Вам надо переключиться.
– Я сейчас кого-то точно переключу вот этим…
– Пойдемте на гору!
– Чево?
– На гору со мной. Сейчас.
– Зачем?
– Тренироваться, зачем же еще? Так что, можете не краснеть.
– Я не краснею.
– Краснеете. Если вы подумали о своей заднице, то она совсем не так уж и неотразима. Для меня, во всяком случае. Могу вас заверить. Я встречал много привлекательнее.
– Чего вы плетете? Ничего я не подумал.
– Короче, сенсей. Идете или нет?
– …Я не мечник. Не дается мне меч. Извините. Спасибо, конечно…
– За что?
– Ну, вы… никогда никого не берете в спарринг.
– Откуда вы все знаете?
– Я… Нет, не могу. Тут убирать надо, а завтра — архив.
– В выходной?
– А что поделаешь…
– А если я найду ваш отчет? Пойдете?
– Как вы его найдете, смеетесь что ли? Если уж я…
– Найти или нет? Я думаю, он здесь. Вы его просто проглядели. Завтра переберете по новой. Или сначала архив?
– Я предупреждаю, я не ровня вам. Я не мастер. Неинтересно вам будет. Я меч-то держал в руках только в академии, последний раз, когда сдавали.
– Неважно. Искать?
– Да бесполезно это
– Отчет сдавал кто?
– Асума.
– Тогда легко. Запах табака на бумаге долго держится. Один пес у меня с отличным нюхом.
– Зовите. Я вас предупредил, претензий никаких потом. И… меча у меня нет.
– У меня парные.
– С собой?
– Собаки принесут. Собирайтесь.
– Вы же еще не нашли.
– Минутное дело.
……………………………………………………………………….
– Да на эту гору взобраться – уже тренировка.
– Теряете форму, сенсей. Хорошо я сделал, что вытащил вас.
– Да закат-то уже кончился.
– Есть и плюсы. Можете краснеть сколько угодно – я не увижу.
– Чего вы привязались? За что мне краснеть?
– За отсутствие навыков владения оружием, например.
– Я вас предупреждал. Здесь остановимся?
– Нет, вон туда за скалу. Там ровнее.
– Черт, я и скалу-то едва вижу.
– Сейчас луна взойдет. Сегодня ясно будет, хорошо. Вон и мечи наши.
– Смотри-ка, сидит, ждет. Умничка. Можно погладить его?
– Гладьте, он любит. Разминаться будете? Мышцы-то, поди…
– Руки!
– Убрал. Просто интересно было. Тонус есть.
– В школе поработайте с моё!
– Ножны давайте. Я положу, а то потом не найдем. Что застыли?
– Вот же… Красивый какой!
– Фамильный. Ну, в стойку.
– Подальше встаньте. Заденете в темноте…
– В стойку. Вода и ветер. Поехали.
………………………………………………………………………..
– О… сенсей…
– Плохо, сам знаю. Не помню ни воды, ни ветра… ни хрена. И двигаюсь как…
– Давайте попроще. Лепестки, что ли. Сейчас пойдет.
– Ничего никуда не идет. Давайте без меня. У вас отлично получается.
– Э, нет. Вставайте.
– Какого вы?!..
– Да не дергайтесь. Не лапаю я вас. Даже не собираюсь. Я встану вот так – одна рука на рукояти и буду направлять движения.
– С пояса руку можно и убрать.
– Можно и убрать, но мне так удобнее. Лепестки. Начали. …Так. Хорошо. Локоть мягче. Медленнее. Медленнее и плавнее. Перемещаемся. Ну, сенсей! Что с ногами?
– А что с ними?
– Давайте так. Вы мою ногу чувствуете? Моя нога всегда сбоку. Сначала. …Вот. Вооот. Приведите сознание в соответствие с мечом. Он вас будет слушаться. Хорошо. Теперь влево. Если сознание слушается, то и меч тоже.
– Я не мечник…
– Рот закройте. Влево. Мягче. Поворот. Овладевающий мечом, овладевает собой. Еще раз. Меч не любит несовершенства. Он сам — совершенство. Поэтому он против. Мягко вперед. Лепестки летят… Летят, Ирука. Да?
– Да.
– Теперь взлетающий феникс. Колено вперед.
– А вы так и будете?.. Прилипать к спине?
– Да тут самое безопасное место, учитывая, как вы с мечом управляетесь. Кто-то сказал, что не краснеет.
– Кто-то сказал, что не видит.
– А я слышу. Переносим вес на правую. Меч требует отбросить лишнее, иначе ничего не получится. Тааак. Расправляйте крылья. Еще не феникс, но уже не курица. Как дышится?
– Нормально.
– Так — игрушки кончились — дракон пьет воду из реки.
– Куда мне дракона?
– Отбросить лишнее. Сосредоточились, поехали. Не теряйте меча. Не смотрите на него. Примите его помощь и больше ничего. Ускоряемся. … Хорошо.
– Хорошо?
– Плохо. Только, что не ужасно. Продолжаем.
– Зачем вам это надо? Всю тренировку вам слил.
– Знаю одно дзютцу — рот заклеивать.
– Ладно, молчу.
………………………………………………………..
– Тоже решили посидеть? А жаль. Я только вошел во вкус на вас смотреть.
– Хатаке расперло от гордости.
– Бросьте. Правду говорю. Где скопировали?
– Нигде.
– …!
– Моё. Будет.
– …Нет слов! Техника парящего клинка! Здорово…
– Я называл по-другому, но пусть будет парящего — звучит.
– Честно — здорово! Я прямо обалдел. И то, что я это увидел… и это место. Хорошо тут у вас.
– Это Дзирайя выбрал. Это место.
– Да ну?
– Я его терпеть не мог тогда.
– Да ну? Когда?
– После Кьюби. Мне вообще паршиво было. Команды нет, сенсея нет. Является этот. Я, говорит, знал Сакумо. Мне будет хорошо в его доме. И поселился.
– А вы?
– А что ему скажешь? Вся деревня ходила и кланялась ему. Народу-то передохло тогда.
– Я помню.
– Днем он или бухает или на речку за девками. А вечером сюда. И меня притащит. Закат смотрим. Ката делаем. «Медленней, мальчик, медленней» — я его убить готов был. Однажды меня понесло. Сорвался, давай воздух рубить. На максимуме. Чуть башку не снес саннину. Нечаянно, конечно. А он смеется. Такой дядька. Затейливый.
– А потом?
– Потом ничего. Притерлись. Срослись даже. По кабакам когда шляемся, а когда стихи сочиняем. Пел он тоже здорово.
– Дзирайя? Я даже не слышал о таком.
– У него голос шикарный, между прочим. Бабам нравилось.
– По бабам таскал?
– А как же!
– Что ж вы на них не остановились?
– То есть — не остановился? Я на них очень часто останавливался, с большим комфортом.
– А последние полгода волочитесь за мужиком. Нет?
– Нет.
– А-а-а…
– Не волокусь. Так — приволокнулся немножко. Разве что.
– Дерево под окошком в штабе. Там в этом году даже птицы гнезд не вили. Решили, что вас им не выжить.
– Зря они так… Я готов пойти им навстречу.
– Хатаке?
– …
– Я успеваю взять свои слова назад?
– …
– А уходить мне обязательно?
– …
– Да… Тогда я остаюсь. Молчите сколько угодно. Так даже лучше. Я вам тут не мешаю? А вот так? Интересно, а вы рожу прикрываете, чтобы мы все не ослепли, да? Я бы попробовал снять, но страшно, зараза, вы ведь с мечом… А за меня к Ибики поволокут, знайте. Как за настоящего. Ваш хитай я сниму. Как вы там говорили? Отбросить лишнее? Всегда хотел в эти волосы руки запустить…
– Сенсей?! Да вы на меня вешаетесь! Вы воспользовались тем, что я медитировал!
– Техничная разводка. Поздравляю. Если вы руки уберете, я покину ваши колени. Честно.
– И начнете делать вид, что это нелепая случайность. Сенсей, сенсей! Стыд-то какой! Залезли на мужика! Чему вы детей можете научить?! Безобразие!
– Баш на баш — вы за мной волочились.
– Ладно, но вы на меня вешались. Только что. Даже всё еще.
– Хатаке. Возьми у меня Наруто. Я никому, кроме тебя, не доверю его.
– … А… Вот отчего у тебя сердце не на месте?
– Да. Возьми. Сними его с меня.
– Почему я? Я же не водил команды никогда.
– Потому что… только попробуй, хихикни сейчас. Ты - мой друг.
– Там что-то твердое… о… в районе моей диафрагмы… да. Если взять тебя и немножко прижать, то… очень твердое.
– Если он с тобой будет, я спокоен. Ну и кожа у тебя… Под луной, как молоко. Может маску тоже?...
– Отбросить лишнее? Снимай… Наруто, так Наруто.
– Берешь? Завтра проставлю твое имя в списках.
– Беру. До завтра же еще далеко, Ирука…
– Далеко…

@темы: Ирука, Какаши, размер: драббл (до 1 000 слов)

---

[Wvabra]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Wvabra]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Поднятия настроения ради

[Wvabra]

Надеюсь, действительно подымет )

Название: Музыкальное Наруто-ассорти
Автор: Wvabra (aka Loth)
Использованные материалы: аудио сопровождение указано в титрах (там этого добра много, поэтому дублировать не буду), ну, и аниме Наруто и Наруто Шиппуден
Дисклеймер: персонажи принадлежат Кишимото Масаши.
Предупреждение: НЦ!!! Ее НЕТ!

смотреть дальше

@темы: Ирука, Какаши, авторское видео, Джирая, Цунаде, Гай, Ибики, жанр: юмор

---

[Hot_blade]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра